Тезисы

Федеральное архивное агентсво

Российский государственный архив социально-политической истории

 

Исторические документы и актуальные проблемы археографии, отечественной и всеобщей истории нового и новейшего времени

Сборник тезисов докладов участников конференции молодых ученых и специалистов «Clio-2012» [отв. ред. А.К. Сорокин, С.А. Котов]. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012.

 

Редакционная коллегия:

 

Г.В. Горская, В.В. Журавлев, С.А. Котов (зам. ответственного редактора),  А.С. Кочетова, А.В. Лукашин, Л.А. Лыкова, А.В. Репников, Т.В. Седова (ответственный секретарь), А.К. Сорокин (ответственный редактор), О.А. Шашкова, А.А. Ширинянц

 

Москва — 2012 г.

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Д.А. Авакян

Эволюция представлений о городе в западноевропейской социально-политической мысли

 

А.Н. Алексеева

Проблемы охраны объектов культурного наследия в республике Саха (Якутия) (на примере архитектурных памятников г. Якутск)

 

М.Н. Архипова

М.Н. Катков о внешней и внутренней политике Российской Империи в 1860-х гг. XIX века

 

А.А. Бабкин

История внутренних государственных займов РСФСР-СССР периода Новой Экономической политики (1921 – 1929 гг.)

 

С.С. Барбасова

Изменение хозяйственной структуры Московского университета в период ректорства академика А.Н. Несмеянова (1948-1951 гг.)

 

А.С. Баташова

Пионерская организация и здоровье пионеров в Туле в 1920-е гг

 

Е.В. Бобровских

И.А. Ильин: анатомия русской национальной идеи

 

Д.А. Вербицкий

Обзор архивных источников деятельности князя В.А. Черкасского в конфессиональной сфере Царства Польского (1864 – 1867 гг.)

 

А.А. Веселов

Общество поэтов и писателей «Литературный особняк»: история и источники

 

Ф.Д. Воронов

Русский старообрядческий «Лечебник» как источник по истории медицины

 

А.А. Воронович

Создание Молдавской АССР и формирование молдавского республиканского руководства

 

О.А. Гоманенко

Массовые источники по социально-экономическому развитию Нижневолжского речного пароходства в 1930-40-е гг.: поиск, разработка и систематизация

 

Н.Н. Довжик

Коминтерн и правительства Народного фронта во Франции и Испании в свете проблемы европейской безопасности 1935 – 1938 гг.

 

А.Ю. Евдокимов

Проблема комплектования политических архивов в XXI веке в России на примере Российского государственного архива социально-политической истории

 

А.Н. Ерендеева

Архивные источники по истории здравоохранения Самарской губернии 1920-х годов

 

Е.С. Захаров

Механизмы воздействия на научно-техническую интеллигенцию в советской  России 1920-х гг.

 

А.Ю. Зеленская

Система запретов для роженицы у эвенов Камчатки

 

В.Г. Зеляк

Широкомасштабное использование принудительного труда заключенных на Северо-Востоке России в 30-50-х  гг. XX века и альтернативы развития региона

 

О.С. Иванова

Информативность и достоверность устных воспоминаний (архивоведческий аспект)

 

В.А. Ильяшенко

ИТЛ Волгостроя в 1935-1953 гг.: производственная деятельность, трудовой контингент и принудительный труд на объектах гидростроительства

 

Д.А. Карпук

Преобразования в сфере духовной цензуры

в эпоху императора Александра II

 

К. Картман

Сталин и Сталинская эпоха

А.М. Козлова

Проблема бюрократии в анархистской доктрине М.А. Бакунина

 

Н.А. Комочев

Издания западноевропейских средневековых грамот в России XX века

 

С.С. Костриков

Общественная деятельность Московского купечества во II половине XIX века: поиск путей самореализации

 

В.А. Кохнович

Материалы текущего учета Радзивиллов (XVIII – XIXвв.) как исторический источник

 

А.С. Кочетова

Комиссия по вопросам религиозных культов при Президиуме ВЦИК: противостояние антирелигиозной политики ЦК ВКП(б)

 

К.Л. Кошемчук

Национальная идея в русском почвенничестве (на примере работ Ф.М. Достоевского)

 

Т.М. Кравченко

Страницы истории создания музея М.В. Ломоносова

 

Н.В. Кукиль

Политика Российского руководства в связи и экспансией Кайзеровской Германии на Ближнем и Среднем Востоке в 1907–1910 гг

 

А.Ф. Кулясова

Понимание красоты тела как трансформационной силы общества в творчестве Уильяма Морриса

 

О.Н. Ларина

Реакция Тульской молодежи на доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях»

А.И. Ли

Исторический опыт укрепления, стабильности и межнационального согласия на примере деятельности Ассамблеи народов Казахстана

 

И.Н. Лозбенев

Региональные архивы Центральной части Европейской России о рабочем движении в годы НЭПА (1921-1929 гг.)

 

А.В. Лукашин

Об условиях создания и обстоятельствах выступления ГКЧП (август 1991 г.)

 

Е.М. Лупанова

Иоганн Бакмейстер и его «Опыт о библиотеке и кабинете редкостей»

 

Л.А. Лягушкина

Социальный портрет репрессированных в ходе «Большого террора» (1937–1938 гг.): сравнительный анализ баз данных по книгам памяти четырех регионов РСФСР

 

М.П. Малкин

Сетевые войны – войны XXI века

 

Е.А. Минаев

Концепция тоталитаризма как инструмент изучения молодежной политики Советского Союза 1930-х гг

 

И.В. Митрофанова

Развитие историко-партийной науки в Среднем Поволжье в 1930-е гг. (по материалам Средневолжского–Куйбышевского партархива)

 

Ж.Б. Найманова

Основные факторы межнационального согласия

в Республике Казахстан

 

А.С. Опилкин

Центральное районное охранное отделение в 1909 г.: достижения и проблемы

 

М.Л. Пепелова

Герберт Маркузе о языке тотального администрирования

 

А.В. Рочева

К вопросу о подготовке кадров в «Ухтпечлаге»

 

Д.В. Садовников

Вопрос о неправительственных вооруженных формированиях на Первой Гаагской конференции мира (1899 г.)

 

С.А. Серова

Церемониал Российской Империи: археографические проблемы в разработке сюжета

 

Н.Р. Сетов

Археология как метод в учении М. Фуко

 

Е.В. Смолякова

Государственное регулирование делопроизводства в БССР в 1920-е гг

 

Ж.Г. Сон

Интернациональный клуб политэмигрантов имени Загорского (1920 – 1930 гг.)

 

О.Е. Сорокопудова

«Революционная» вина русской литературы в оценке В.В. Розанова

 

Е.Л. Суббота

Беспартийные во Всесоюзном обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг. (по документам РГАСПИ)  

 

А.Ю. Суслов

Публикации документов по истории партии социалистов-революционеров: современное состояние и перспективы

 

О.Д. Тальская

Национальный вопрос в Средней Азии. Конец XIX – начало XX вв

 

Л.Е. Терещенков

Документы из фондов РГАСПИ как источник о взглядах деятелей РКП(б) на проблему репрезентации смерти героев революции

 

В.В. Тихонов

Документы по истории кампаний по борьбе с «объективизмом» и «космополитизмом» (1948-1950) в личных фондах историков в Архиве РАН

 

Л.И. Томей

С.П. Шевырев: выражение русской народности в языке

 

Р.Е. Фирсов

Деятельность Охотско-Ольского лесничества в 1925 – 1930 гг.

 

Ю.В. Фокина

Интеллигенция в социально-политических концепциях Д.И. Писарева и П.Н. Ткачева

 

О.Ю. Фролова

Две неопубликованные рукописи Бабефа из фондов РГАСПИкак примеры изменения тактики борьбы в течениетретьего года революции

 

И.В. Чарушкин

Общественные организации Москвы на рубеже XIX – XX вв

 

И.С. Чирков

Переписка современных российских общественных объединений как исторический источник

 

Н.О. Шкердина

Изучение топографических описаний Казанского, Пензенского и Симбирского наместничеств Российской Империи 1780–х гг. как исторических источников по истории Среднего Поволжья

 

Е.О. Щеголькова

Основные этапы и факторы Работы Комиссии ЦК ВКП(б) и СНК СССР по написанию школьных учебников по истории СССР в 1930-е гг

 

А.И. Яковлев

Гендерные особенности в историко-демографической ситуации города Якутска в нач. XX века

 

ЭВОЛЮЦИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ГОРОДЕ В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

 

Д.А. Авакян

(МГУ)

 

Актуальность проблемы урбанизации обусловлена усложнением ситуации, связанной с  функционированием города и его новым социально – политическим значением. Город становится ведущим типом поселения, где наиболее полно представлены социальность, рациональность человека. Повышенное внимание к проблеме обусловлено не только глобальными переменами в самом процессе и росте значения города в жизни людей, но и усложнением ситуации, связанной с его функционированием и его новым значением в развитии общества. Современное обсуждение того, каким должен быть город  и каким образом должны разрешаться противоречия в устройстве и организации во всех сферах, имеет в основе уже сложившиеся представления, которые были сформированы в предшествующие эпохи.

Изначально города выполняли целый ряд управленческих, экономических, культурных функций, в них сосредотачивалась как политическая власть, так и оппозиция, зарождалось большинство общественных изменений. В Древней Греции полис, по сути, являлся государством с особой социальной иерархией и системой политической коммуникации. Иерархия устанавливала особые формы общения и поведения, создавая новую культуру, которая отличалась от сельской. Полис представлял собой самодостаточную, замкнутую систему с точки зрения политической, социальной и экономической организации. В Средние века борьба за  придание городу нового административного, политического, экономического статуса определялась тем, что иное положение приводило к большим правам и свободам граждан, в том числе и в сфере местного самоуправления. Развитие ремесел и  торговли, накопление капитала, создание условий для перехода к мануфактурному производству способствовало подъему городов эпохи Возрождения, одновременно породив новые проблемы, включая экологические (снабжение продовольствием, водоснабжение и т.д.).

Направление развития городов стало радикально меняться с середины XVIII века. Европейская промышленная революция разрушила традиционный уклад и экономические отношения, которые ранее преимущественно основывались на земледелии.  В этот период произошел резкий численный рост городов и их населения, присоединение соседних территорий, расширение функций, изменение социальной структуры, появление новых  классов, в конечном счете, привели к появлению мегаполисов. Урбанизация как сложный процесс начинается не с определения города как особого феномена, а в тот момент, когда город становится основной формой поселения, что происходит на рубеже XVIII—XIX вв., т. е. в период промышленной революции. Неслучайно термин «урбанизация» появился только в середине XIX века.

В каждый исторический период существовал свой образцовый идеал городского сообщества, в котором гармонично бы согласовывались культурные, экономические, социальные, политические и правовые вопросы, разрешались бы все противоречия, связанные с большой концентрацией людей в одном месте.

В античной философии возникают вопросы, связанные с различными аспектами существования человека в городе, в том числе и с бытовыми условиями. Платон, Аристотель полагали, что возможность гармоничной жизни появляется только в полисе, в разработанных ими проектах идеального полиса улучшение устройства приводило к совершенствованию гражданских прав и свобод, добродетелей.

В средние века образ города, сформировавшийся в трудах античных мыслителей, подвергся критике. Согласно представлениям Агустина, в реальности идеал не возможно достигнуть, он может существовать за гранью земного. Такое видение воплотились в учение о двух градах, где град Земной противопоставлялся граду Небесному. 

Стремление к максимально гармоничному сочетанию противоположностей городского и сельского образов жизни впервые появилось в эпоху Возрождения. Утопические проекты  Кампанеллы Томмазо,  Мора Томаса,  Бэкона Фрэнсиса были тесно связаны с представлениями об идеальном городе.

Истоки урбанизма и антиурбанизма восходят именно к философии эпохи Просвещения, где оптимистическому взгляду на городскую культуру как высшему проявлению человеческой цивилизации (Ш.-Л. Монтескье) противостоит тотальное отрицание городской среды (Ж.-Ж. Руссо). 

В конце XVIII – первой половине XIX вв. за изменениями в сфере производства последовали и изменения в структуре социальных отношений. В этот период стали обостряться противоречия в городской жизни: возрос уровень смертности, преступности среди рабочих, ухудшились условия их жизни и т.д. В работах Оуэна Роберта[1], Фурье Шарля[2] воплотились идеи о преодолении противоречий между городом и деревней, попытка создания такой модели поселения, которая ограничивала бы численность и размеры. Поиск путей идеального устройства общества предполагал уход от больших городов. По сути, это продолжение антиурбанистических традиций.  Мыслители пытались  уйти от создания мегаполисов. Поэтому были предложены такие системы расселения, в основе которых – сеть небольших общин полностью самодостаточных и равномерно распределенных по территории государства.  Можно сказать, что эти принципы нашли реальное отражение в современной жизни, сегодня многие государства проводят политику ограничения роста больших городов.

 Сен-Симон Анри[3] видел  главные недостатки промышленной системы  в тяжелое положение рабочих и экономической конкуренции. В качестве альтернативы им был предложен проект промышленной системы с плановой организацией труда и производства, равномерное распределение ресурсов.

Труд «Кодекс общности»  Дезами Теодора[4] посвящен описанию общества будущего и путей его достижения. Основу новой организации составляет коммуна, которая представляет собой объединения трудящихся. В коммуне гармонично сочетаются преимущества города и деревни, промышленного и сельскохозяйственного труда.  Дезами Т. не раз отмечает в работе отрицательные последствия роста городов, одним из которых является увелечние числа незанятого населения и бедноты.

 Кабэ Этьен в работе «Путешествие в Икарию»[5] описал объединение людей, основанное на социальном равенстве, братстве, единстве и демократии. Общество должно жить в соответствии с принципами разума и требованиями природы. Кабэ Э. выступает как сторонник сохранения больших городов. Он показывает, что отрицательные черты современных городов – это, прежде всего, результат существующей общественной системы. Все недостатки должны будут исчезнуть при новом общественно-политическом строе, города станут местом концентрации промышленности, просвещения, искусств и науки.

В 1845 г. вышла работа Энгельса  Ф. «Положение рабочего класса в Англии»[6], в которой осуществляется попытка исследования феномена развития промышленности и генезиса пролетариата. В работе Энгельс показал, как влияет смена типа производства на быт рабочих, их материальное положение, условия труда, состояние здоровья.  Энгельс выявляет следующую тенденцию: английские рабочие чаще болеют, раньше умирают именно по причине тяжелых условий труда и быта. Город  — это место концентрации крупного капитала и централизации населения в одном месте.  Энгельс переносит черты, которые характерны для Лондона, (равнодушие, эгоизм среди населения, нищета) и на другие города Англии.

Таким образом, только в XIX веке город стал самостоятельным объектом исследования  ряда научных дисциплин, — географии, экономики, демографии, т.е. в период активного экономического развития, концентрации предприятий на определенной территории.

 

 

ПРОБЛЕМЫ ОХРАНЫ ОБЪЕКТОВ КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ В РЕСПУБЛИКЕ САХА (ЯКУТИЯ) (НА ПРИМЕРЕ АРХИТЕКТРУНЫХ ПАМЯТНИКОВ Г. ЯКУТСК)

 

А.Н. Алексеева

(СВФУ)

 

С каждым годом, все более острой, становится проблема сохранения, изучения и использования объектов культурного наследия. Этим и обуславливается актуальность данной темы. Если в центральной части России эта проблема звучит все громче, то в регионах она еще не осознана. Все в большем объеме, объекты, подлежащие охране, сносятся, уничтожаются, охраняемые территории передаются под зону застройки торговых и бизнес центров. Должного научного интереса к этой теме со стороны исследователей не наблюдается, выходят лишь отрывочные статьи и заметки, скорее констатирующие факт и работы, посвященные отдельным темам, археологическим памятникам и музейным собраниям.

С началом нового этапа развития нашей страны, с 1990-х гг. начинается переосмысление пройденного исторического пути и, как следствие, исторического наследия. Эта тенденция отразилась и в принятых в то время законах федерального и регионального уровня. Первым основным законом Республики Саха (Якутия) в данной области, стал закон «О государственной охране памятников истории и культуры Республики Саха (Якутия)» от 6 февраля 1997 г. В 2003 г. был принят ныне действующий закон «Об объектах культурного наследия народов РФ». В ней отражены основные направления регулирующих законов о сохранении объектов культурного и исторического наследия. В 2009 г. были внесены дополнения, по которым большинство полномочий по сохранению объектов муниципального, регионального и федерального значения переданы местным властям. В 2011 г. по Указу Президента Республики Саха (Якутия) была создана Коллегия Министерства культуры и духовного развития Республики Саха (Якутия) которая должна рассматривать на своих заседаниях основные вопросы, связанные с проведением государственной политики в области культуры, и заниматься координацией деятельности органов управления учреждениями культуры. Здесь необходимо отметить, что кроме Коллегии, в Республике проблемой охраны культурного наследия, занимаются еще несколько организаций. Несмотря на это, положительных сдвигов на практике не наблюдается, на общих собраниях, представители организаций больше занимаются выяснением отношений и поиском виноватых.

Несмотря на все принятые законы, работу различных организаций по сохранению объектов представляющих культурно-историческую ценность для Якутии, остается достаточно большое количество объектов, которые не внесены в перечень реестра. По данным специалиста в области археологии долины Туймаада и г. Якутск Дьяконова В.М в долине и в самом городе насчитывается около 210 объектов, представляющих культурно-историческую ценность, которые не включены в реестр. Территории, где находятся данные объекты, входят в зону застройки, поэтому они теряются или уничтожаются вовсе. Так, дом Г. Петровского по ул. Ярославского 2 уничтожен, бывших магазинов купца Эверстова по ул. Аммосова нет, как и нет дома начала XX века по ул. Кирова. Так же до сих пор остается открытым вопрос о дворе купца Мигалкина по улице Курашова, который числится в реестре памятников, подлежащих охране, где, пренебрегая основным регулирующим законом «О государственной охране памятников истории и культуры Республики Саха (Якутия)» в 2010 г. построили торговый центр, снеся одну из исторических построек.

Мероприятия по выявлению, учету, сохранению и осуществлению государственной системы по охране объектов культурного наследия муниципального значения, на основании ст. 13 ФЗ «Об объектах культурного наследия народов РФ» и реализация полномочий городского округа согласно пп. 18. п. 1. ст. 16 Федерального закона № 131-ФЗ от 06.10.2003 «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» финансируются из бюджета муниципальных образований. На данный момент в ГО «Город Якутск» муниципального правового акта, регулирующего отношения в данной области, не принято, что является основной проблемой в законодательстве об охране культурно-исторических объектов. Назревает необходимость к проведению более глубоких исследовательских работ по уточнению списка памятников, паспортизации и инвентаризации объектов, которые могут представлять собой культурно–историческое наследие.

В 1976 г. в г. Якутск были выявлены и поставлены на государственную охрану 14 памятников истории, 15 памятников архитектуры, 1 памятник монументального искусства республиканского значения. Кроме того, в список памятников федерального значения вошли 2 памятника истории, 2 памятника архитектуры и 1 памятник монументального искусства. На территории ГО «Город Якутск», согласно постановлению Правительства РС(Я) от 12 мая 2005 г. № 270, находятся 26 памятников истории и культуры, подлежащих государственной охране как памятники муниципального значения. К 2012 г. по г. Якутск имеется 47 объектов культурного наследия, часть из которых являются вольными реконструкциями и настоящей ценности как памятники истории и архитектуры не имеют. В исторической части города находится охраняемая территория «Старый город». Если в 1970-х гг. здесь располагалась большая часть архитектурных памятников, то на сегодняшний день это не совсем верное суждение. На протяжении двух десятков лет, в исторической части города, проводились мероприятия по созданию охраняемой зоны «Старый город», в числе которых предполагалось восстановление и реконструкция части деревянных зданий. На практике оказалось, что большая часть зданий, которая могла бы обойтись и консервацией, под предлогом реставрации была разобрана. На их месте, воздвигнуты лишь внешне схожие сооружения, для возведения которых не выдержаны ни технические, ни архитектурные точности. Тем не менее, на каждом из них висит табличка «Памятник архитектуры XIX века. Охраняется государством».

Отдельно рассматривается вопрос сохранения оставшегося архитектурного наследия Заложной зоны Якутска. В этой части города до сих пор остаются дома и дворы XIX – начала XX вв., представляющих ценность как культурное наследие. Но население, проживающее в этих домах, предпочитает сносить обветшалые дома и строить на их месте новые, кроме того, эта часть города является одной из сложных в социальном отношении. Постепенно началась застройка этой зоны торгово-развлекательными центрами, что тоже представляет собой опасность.

Главной проблемой охраны культурного наследия, является отношение горожан и администрации к ценностям. Эта проблема непреодолима, пока не придет осознание необходимости сохранения исторической и культурной ценности. Из-за постепенной утраты архитектурных памятников, теряется исторический облик города, забывается его история. Необходимо привлечь внимание исследователей к теории и практике охраны наследия, необходимы работы, обобщающие и анализирующие накопленный опыт.

 

 

М.Н. КАТКОВ О ВНЕШНЕЙ И ВНУТРЕННЕЙ ПОЛИТИКЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В 1860-Х ГГ. XIX ВЕКА

 

М.Н. Архипова

(МГУ)

 

Очевидно, что на историю Российской империи, а потом и Советского Союза, и Российской Федерации, повлияла специфика геополитического положения ее территорий. Такое положение накладывало определенный отпечаток, как на внешнюю, так и на внутреннюю политику государства.

Так, например, внутри самой Российской империи выделялись территории, на которых исконно обитало русское население, и национальные окраины. С точки зрения консерваторов второй половины XIX века на окраинах проживали «дружественные» и «враждебные» народности, причем степень «враждебности» определялась по уровню сепаратистских настроений в той или иной области[7]. Наличие таких «неспокойных» районов с необходимостью вынуждало правительство заниматься национальной политикой. Кроме того, национальный вопрос становился одной из главных тем дискуссий в политической публицистике того времени.

Мыслители консервативного толка первыми обратили внимание на опасность, которую заключало в себе наличие национальных территорий, обладавших частичной административной независимостью и культурной автономией, а также низким уровнем интеграции с остальными территориями Российской империи. В ряду таких авторов стоит выделить Михаила Никифоровича Каткова – публициста и общественного деятеля, выпускавшего с 1863 года «Московские ведомости», в которых он имел возможность «…не  просто выражать настроения и убеждения привилегированного общества, но и в какой-то мере его направлять, руководить им»[8]. Каткова интересовали вопросы внутреннего устройства Российской империи, особенности ее внешней политики. В частности, его интересовала проблема проведения взвешенной национальной политики.

Сам Катков, используя словосочетание «национальная политика», отмечал, что она «…состоит только в том, чтобы правительство было правительством своей страны, чтобы оно было силою только своего народа…»[9] и преследовала именно его интересы. Катков приравнивал интересы государства и интересы народов, составлявших население Российской империи. По его мнению, сохранение за Россией звания великой державы являлось одной важнейшей задач, как для населения, так и для государства: «значение великой европейской державы есть для России вопрос жизни и смерти. Только в качестве великой европейской державы, она принуждена непрестанно заботиться о развитии всех производительных сил своих, о преуспевании промыслов, торговли, наук и искусств, о благоустройстве гражданском и политическом»[10]. Такой статус напрямую зависит от единства Российской империи, как внутреннего, культурного и духовного, так и от внешнего, государственного единства.

Польское восстание 1863 года, вспыхнувшее через несколько месяцев после начала работы Каткова в «Московских ведомостях», поставило под вопрос целостность  Российской империи и нашло широкий отклик в действиях иностранных держав, высказавшихся за общеевропейское урегулирование так называемого «польского вопроса». В передовых статьях газеты отмечалось, что вопрос о подавлении польского восстания входит в перечень внутренних дел страны. Но Катков, практически в каждой своей статье, обращал внимание читателей на то, что резонанс, вызванный данным событием имеет вполне очевидные предпосылки в структуре международных отношений того периода. Катков делает следующий вывод: «Независимая Польша в глазах многих государственных людей Европы есть утопия; но беспокойная Польша для многих полезна, и Поляки с легкомысленным самоотвержением становятся игрушкою, орудием в чужих руках, работая для тех, кто не имеет к ним никакого сочувствия, а поджигает их из своих выгод, чтобы загребать жар их руками»[11]. Подогревание интереса вокруг восстания, по мнению автора, направлено на ослабление Российской империи, на уменьшение ее значения на мировой арене, что выгодно, как много раз замечалось в статьях «Московских ведомостей», Англии и Франции, основным геополитическим противникам России.

Кроме внутреннего аспекта национальной политики Российской империи, Катков выделял еще и внешний аспект, а именно, отношение России к христианским народам Османской империи. Публицист отмечал, что религия, культура и общая история объединяет Российскую империю и народы, проживающие в европейских владениях Порты: «Так называемый восточный вопрос начался с той самой минуты, как началась Россия. Самые первые предания нашей истории связывают нас с судьбой тех стран и племен, над которыми висит теперь этот так называемый восточный вопрос»[12].

Катков не отрицает, что свобода действий Российской империи ограничена в этом регионе условиями Парижского мира, но замечает, что у России нет никаких намерений, которые заключались бы в захвате и подчинении данных территорий своей воле. Более того, по мнению Каткова: «…всякое территориальное расширение для России было бы тягостью, источником скорее слабости, нежели силы»[13]. Катков высказывается за то, что народом этого региона, жителям Дунайских княжеств и христианским подданным Порты требуется свобода от посягательств, как со стороны Турции, так и со стороны европейских государств. Поэтому, в середине 60-х гг. XIX века, в своих публицистических статьях Катков высказывается за сохранение норм Парижского мира, пусть невыгодных для России, но поддерживающих хрупкое равновесие сил в Европе.

Таким образом, как в вопросах внутренней, так и в вопросах внешней политики Катков акцентирует внимание на том, какие действия являются благоприятными или неблагоприятными для процветания Российской империи. Анализируя публицистику Каткова, можно сделать вывод о том, что первостепенным для него является сохранение за Российской империей статуса великой державы. Данный статус, по мнению автора, зависит не только от агрессивной политики расширения территорий и сферы влияния империи, но и от ее внутренней стабильности. Для внешней и внутренней политики Катков выбирает различные методы урегулирования имеющихся конфликтов: так для решения «польского вопроса» автор предлагает достаточно агрессивные меры подавления мятежа, тогда как для решения восточного вопроса необходимо занять выжидательную позицию и не вмешиваться во внутренние дела Порты.

Оперируя информацией, полученной из передовых статей «Московских ведомостей», можно в очередной раз убедиться, что 60-е годы XIX века были весьма сложным периодом в истории Российской империи, когда важные внутренние изменения совпали с очередным перераспределением сил на карте Европы.

 

ИСТОРИЯ ВНУТРЕННИХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ЗАЙМОВ  РСФСР-СССР ПЕРИОДА НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

(1921-1929 ГГ.)

 

А.А. Бабкин

(РГАКФД)

 

Источниковой базой исследования является комплекс кинодокументов из фондов Российского государственного архива кинодокументов (РГАКФД) периода новой экономической политики (1921-1929 гг.).

До настоящего момента данная тема никогда не разрабатывалась. В рамках предлагаемого исследования впервые вводятся в научный оборот 23 кинодокумента. В процессе работы над последними была проведена детальная идентификация видов внутренних государственных займов, выпущенных Советским Правительством в указанный период и зафиксированных в документальных кадрах. Необходимость проведения такой идентификации обусловлена тем, что в НСА РГАКФД многие кинодокументы о государственных займах, по сути, не были расшифрованы должным образом: отсутствовали даты выпуска займов, их полные правильные названия. Соответственно, было невозможно определить, о каком конкретном займе идет речь, легко перепутать даты.

С 1922 года по 1929 год было выпущено 24 различных вида внутренних государственных займов.  Сведения о 9 из них запечатлены в 5 кинофильмах[14], 15 киножурналах[15] и 3 сюжетах кинолетописи[16].

В кинокадрах отражены такие явления, как продажа облигаций различных займов, реализация тиражей розыгрышей и выплата по выигравшим облигациям, агитация и подписка на займы среди рабочих и крестьян, выявлены статьи расходования заемных средств во времена Царской и Советской России. 

В кинодокументах зафиксированы все этапы жизненного цикла займа: продемонстрирован внешний вид облигаций, освящены процедуры покупки, продажи, коллективной подписки на облигации (для займов второй половины 1920-х годов), реклама займа и информационно-разъяснительная работа с населением по вопросам займов, агитационная работа – летучие митинги, митинги на заводах и у крестьянских изб, стационарные митинги с участием администрации, тиражы розыгрыша займов, выплата выигрыша (только в кинодокументах о 6% государственном выигрышном займе) и даже продажа облигаций с рук.

 

 

Изменение хозяйственной структуры Московского университета в период ректорства академика А.Н. Несмеянова (1948-1951 гг.)

 

С.С. Барбасова

(МГУ)

 

Перед Московским университетом в послевоенный период стояла задача повышения качества подготовки молодых специалистов, поскольку старейший вуз страны всегда был главной кузницей научных кадров. Университет быстро рос и расширялся, усложнялось его управление и материально-техническое обеспечение. При этом не только общее руководство, но и непосредственное управление всеми звеньями было сосредоточено в руках ректора и проректоров. Эта централизация снимала всю ответственность с непосредственных руководителей отдельных частей университета, затрудняла быстрое решение оперативных вопросов, мешала проявлениям инициативы со сто­роны ведущих работников университета. Деканы факультетов не могли самостоятельно ре­шать даже текущие вопросы административного и хозяйственного порядка (например, назначение стипендии, направление на прак­тику, приобретение необходимых учебных посо­бий должно было согласовываться с проректорами).

Для осуществления поставленных временем задач, практически сразу же после вступления в должность ректора, академик А.Н. Несмеянов обозначил перед ведущими академиками и профессорами Московского университета проблему необходимости пересмотра и совершенствования функционирования всех звеньев университета. Эта работа была проведена в кратчайшие сроки: на заседании Президиума Ученого Совета МГУ 12 января 1948 г. задача была сформулирована ректором А.Н. Несмеяновым[17], а  уже 30 марта 1948 г. ректор А.Н. Несмеянов подписал приказ о новой системе управления МГУ[18].

 Упрощение системы управления и развитие самостоятельности деканов (в первую очередь финансовой самостоятельности) повлекла за собой логические изменения в хозяйственной структуре Московского университета. А.Н. Несмеянов поручил проректору профессору И.О. Броду подготовить проект новой хозяйственной структуры университета, который был обсужден на заседании Президиума Ученого Совета университета 10 мая 1948 г.

Профессор И.О. Брод представил схему взаимоотношений между руководителями основных единиц МГУ – факультетов, научно-исследовательских институтов под управлением ректората – с точки зрения тех изменений, которые было необходимо внести в хозяйственную структуру университета с децентрализацией его управления. В основу данной схемы были положены те функции каждого проректора, декана и ректора, которые были обозначены в уже упомянутом приказе А.Н. Несмеянова от  30 марта 1948 г. Профессор И.О. Брод так охарактеризовал предстоящие изменения хозяйственной структуры: «Если наша хозяйственная структура представляет собой конгломерат из крупных звеньев и, с другой стороны, имеются какие-то небольшие карликовые, иногда вполне самостоятельные организации, как отдельные исследовательские институты и до институтов совсем небольших, которые входят в баланс Университета, – эта схема предусматривает резкую децентрализацию – если говорить о децентрализации в самом ректорате, и, с другой стороны, наоборот, децентрализацию в каждом факультете».[19]

Согласно представленной на рассмотрение схеме, основной хозяйственной финансовой единицей факультетов естественно-научного цикла становился непосредственно факультет, который теперь должен был выполнять не только всю научно-учебную деятельность по всем специальностям, но и стать прямым руководителем и ответчиком: каждый факультет получал свой баланс и смету, ответственность за всю хозяйственную и финансовую работу факультета ложилась на декана, а директора музеев и институтов при факультетах становились в финансовом отношении подчиненными декана. То есть титул института сохранялся, они по-прежнему проводили научные сессии, руководили группой исследовательских работ, но основные финансовые функции переходили на факультеты. Дополнительно выделялись в самостоятельные единицы административно-хозяйственного управления – автобаза, контора снабжения, издательство, жилищно-коммунальный отдел.

Поскольку хозяйство гуманитарных факультетов было значительно меньшим, чем у естественно-научных (так как нет необходимости в проведении практикумов и лабораторных опытов) в представленной И.О. Бродом новой структуре университета все они объединялись в одну единицу – «управления гуманитарных факультетов». Это объединение предлагалось как временное, обусловленное необходимостью. При этом проректор по группе гуманитарных факультетов получал финансовые и хозяйственные функции, которые на естественно-научных факультетах получали деканы.

Актуальность реформирования структуры университета была настолько очевидна, что одного возражения против представленной схемы не прозвучало. В целом схема, представленная проректором профессором И.О. Бродом была утверждена, и ректор А.Н. Несмеянов ходатайствовал об утверждении новой структуры университета перед Советом Министров СССР[20].

Таким образом, если до реформы хозяйственной структуры Московского университета все финансирование, распределение средств и ответственность за их расходование проходило через ректорат, то при представленной новой структуре все это переходило на факультеты, а в ведении ректората оставалась только главная бухгалтерия и плановый отдел, которые теперь становились главными распорядителями сумм, утвержденных ректоратом. При новой структуре деньги поступали на общеуниверситетский распорядительный счет, с которого не производится расходование этих средств, а «разассигнования» по отдельным хозяйственным единицам. Главный бухгалтер освобождался от финансовых дел факультетов, что позволяло более оперативно и эффективно контролировать расходование средств. Основные принципы управления учебно-научной и хозяйственной деятельностью университета оказались настолько жизненными, что созданная А.Н. Несмеяновым и развитая И.Г. Петровским система действовала в своей основе в МГУ более 40 лет.

 

 

 Пионерская организация и здоровье  пионеров в туле в 1920-е гг.

А.С. Баташова

(ТГПУ)

 

         Впервые в России санитарное просвещение как раздел государственной системы здравоохранения и медицинской науки сформировалось в двадцатые годы ХХ века. В это время актуальным былвопрос о здоровье рабочих и крестьян, а также их детей, которые  стали рассматриваться, как  будущие  строители новой жизни. Были приняты различные меры медицинского, социального характера для того, чтобы повысить уровень здоровья родителей и детей. Повсюду с помощью газет, плакатов, брошюр  пропагандировалась гигиена и здоровый образ жизни.

         Но таких действий было недостаточно, нужен был комплекс мер, охватывающий максимальное  количество детей и помогающий им не только восстановить здоровье, но и научиться, как в будущем его сохранить.  Для этих мер была задействована созданная 19 мая 1922 г. пионерская организация.

         На основании источников партийного фонда № 1 Тульского губернского комитета ВКП (б) за 1917 – 1929 гг. можно увидеть какие действия предполагалось осуществить для сохранения детского здоровья и соблюдения норм гигиены. К таким источникам относятся: протоколы  губернского совещания пионерских работников; материалы работы оргбюро юных пионеров; протоколы заседаний советов пионерских отрядов; протоколы городских конференций юных пионеров[21].

          Состояние детского здоровья в Туле в середине 1920-х годов  внушало опасение. Согласно тезисам доклада доктора Касаткиной на заседании президиума бюро юных пионеров за 1925 год, только 25% детей были здоровыми, 75% имели хронические заболевания, у 15 % детей был найден туберкулез, малокровием страдали 54,3%, катар верхних дыхательных путей отмечался в среднем у 40% пионеров; проблемы с зубами были почти у 75% осмотренных детей. Высок был процент страдающих теми или иными нервными расстройствами. Головные боли отмечались у 55,5 %; дрожание век, пальцев, рук у 9%; лунатизм, бред бессонница – у 24,8% детей. В целом по городу детей с полностью здоровой психикой было немного, в Центральном районе – 15%, Зареченском  – 9%, Чулковском  – 6%[22].

         Основными причинами такого плачевного состояния детского здоровья, по мнению докторов, являлись: голодные годы, «домашние условия жизни», чрезмерные школьные и отрядные обязанности[23].

         К названным причинам мы можем добавить: нервное перенапряжение, вызванное гражданской войной и ее последствиями, жизнь в тесноте и антисанитарии,  а  также то, что многим детям с раннего возраста приходилось начинать работать.

         Естественно, ситуация требовала скорейшего отклика от органов власти. После обнародования исследований уровня детского здоровья 25 мая 1925 года было созвано Губернское совещание пионерских работников[24]. На нем  был разработан комплекс мер по укреплению и  сохранению детского здоровья. 

         Во-первых, для того, что бы предотвратить дальнейший рост болезней среди детей, было решено, что всех вступающих  в пионерские отряды, необходимо было направлять к врачу для осмотра.

         Во-вторых, в каждом пионерском отряде должна была появиться санитарная ячейка. Ее задачей было внедрение  основных правил гигиены в жизнь пионеров и их семей:

     1.            «Мыть ежедневно лицо, руки  и шею.

     2.            Раз в неделю мыться целиком и горячей водой. Стричь коротко волосы, девочкам причесываться.

     3.            Чистить зубы утром и вечером

     4.            Мыть руки перед едой

     5.            Не грызть ногтей и карандашей

     6.            Не брать ничего из чужого рта, не есть и не пить из чужой посуды.

     7.            Держать в чистоте одежду

     8.            Не плевать не пол, не сорить, вытирать ноги перед входом

     9.            Не пить спиртных напитков

10.            Не позволять целовать себя, других и животных»[25]

         В-третьих, было предложено оправлять детей  в дома отдыха. При этом путевки должны были получить пионеры, особо отличившиеся в ходе общественной  работы.

         Таким образом, действия власти в отношении детей должны были носить не только здравоохранительный, но и воспитательный характер.

         Реализация перечисленных выше мер была не успешной. На основании доклада тов. Фоминой от 8 июля 1926 г. на заседании Президиума Губернского бюро юных пионеров,  можно сказать о том, что дома отдыха не оправдали своего название и были не подходящим местом для ослабленных детей. В них  не хватало посуды, лекарств, постельного белья, сахара.  Дачи были плохо оборудованы и не подходили для детского отдыха[26].

         В докладе говорилось о том, что возникали проблемы и с составом отдыхающих детей. Они были различны по возрасту и социальному положению. Отсутствовала продуманная программа занятий, что приводило к чрезмерной нагрузке. У пионеров было мало свободного времени, они редко ходили в кино или театр.                 

         Что касается, медосмотров для детей, вступающих  в пионерскую организацию, то на них часто не хватало средств, их выделяли недостаточно[27]. Наблюдать за состоянием здоровья пионеров приходилось не только медицинским работникам, но и пионервожатым. Они должны были в организации досуга детей уделять большое внимание закаливанию, спорту и прогулкам на свежем воздухе.

         Таким образом, пионеры и пионерские  работники были задействованы в мероприятиях по профилактике здоровья, по распространению среди детей и их родителей информации, касающейся гигиены быта. Но недостаток средств и ресурсов не позволил быстро исправить ситуацию  с детским здоровьем в лучшую сторону.

 

 

 И.А. Ильин: анатомия русской национальной идеи

 

Е.В. Бобровских

(МГУ)

 

В последнее время имя философа Ивана Ильина все чаще звучит с экрана телевизора. В.В. Путин, В.Ю. Сурков, В.В. Устинов и другие крупные политики не раз обращались к идеям Ильина и транслировали их в своих выступлениях. Чем эти идеи смогли так очаровать руководство страны? Иван Александрович Ильин писал в основном о России. Более полувека назад он предложил ответы на вопросы, которые вновь встали перед российскою властью после распада Советского Союза. И одной из центральных тем его творчества была тема русской национальной идеи, создание которой до сих пор не удается новым кремлевским идеологам.

Русская идея Ильина на первый взгляд – очень проста для понимания. Ильин дает нам представление о некоторых опорных элементах ее конструкции, но не спешит раскрывать их содержание до конца, как бы оставляя место для личного восприятия и субъективного прочувствования. «Русская идея есть нечто живое, простое и творческое»[28]. По мнению Ильина, эта идея лишь формулирует то, что русскому народу уже присуще, что отличает его среди всех других народов. И в этой же идее содержатся исторические задачи, духовный путь и предназначение русского народа. Для полного ее раскрытия русскому народу нужно «сотворить вторичные силы своей культуры из первичных». Деление сил на «вторичные» и «первичные», по мнению Ивана Александровича, является выражением самобытности русской культуры. К «первичным» силам относится сердце, созерцание, свобода и совесть. Из коих следует вырастить волю, мысль, форму и организацию («вторичные» силы). Основной духовно-творческой силой русской души является любовь. «Без любви русский человек есть неудавшееся существо»[29].

Для создания своей духовной культуры не следует прибегать к заимствованию и подражанию. «Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побирается под чужими окнами»[30]. И Запад нам здесь не указ: «Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом – смысл русской идеи»[31].

При этом, создавая свою самобытную духовную культуру, нам следует заботиться не об оригинальности ее, а о предметности. Предметность – очень важная категория в философии Ильина. Она занимает центральное место в его теоретических построениях наравне с верой, свободой и любовью. Жить предметно – значит «службу превратить в служение, работу в творчество, интерес во вдохновение, «дела» освятить духом Дела, заботы возвысить до замысла, жизнь освятить Идеей»[32]. При этом сфера деятельности человека совершенно не имеет значения, так как жить предметно должен каждый. Предметность противостоит одновременно и безразличию, и своекорыстию и придает особый дух: дух искания, ответственности и служения. Предметность придает человеку чувство творческого участия «в деле мироустроения». Предметность, свобода и любовь составляют три закона духа, через примирения и сочетание которых Россия сможет выйти из кризиса и возродится к новому творчеству и новому расцвету.

Свобода нужна человеку не для «своеволия и саморазнуздания», а для предметной жизни, для «творческого самооформления». Человек, нашедший свою свободу и утвердившийся в ней благодаря предметности, знает, что уже ничто не сможет отнять или умалить ее. Источник свободы находится в высшем идеале. Для Ильина таким идеалом является Бог, от которого исходит «всяческая духовность». Русская религиозность обязана своим существованием русскому православию. Однако в деле построения единой русской нации религиозная принадлежность не является главным фактором. Люди разной веры должны обладать тремя вышеупомянутыми духовными основами, чтобы «слиться в единую национальную культуру». И главное для ее создания – «воспитать в народе новый русский духовный характер»[33]. А для этого перед нами стоит задача: «творить русскую самобытную духовную культуру – из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом – смысл русской идеи»[34].

Основы самобытности культуры заложены в национальном инстинкте и дарах Духа, данными каждому народу от природы или, точнее, от Бога. Сочетание инстинкта и духа создает свое неповторимое «драгоценное своеобразие»: «У каждого народа иной, особый душевный уклад и духовно-творческий акт»[35]. Национальный инстинкт Ильин называет инстинктом самосохранения, «и этот инстинкт есть состояние верное и оправданное»[36]. Он также является источником национализма. Однако истинный национализм, по Ильину, не следует путать с «химерами различного рода». Национализм Ильина построен не на «образе врага», в нем нет противопоставлений и отрицательной эмоциональной окраски. Национализм по Ильину покоится на таких столпах как любовь, вера, воля, созерцание и вытекающей из них определенной системе поступков. Истинное национальное чувство является источником достоинства, единения и государственного правосознания.

Роль творить русскую самобытную культуру отведена народу. Более того, каждому человеку Ильинотводит «главенствующую роль мироустроителя» и возлагает на каждого большие надежды. В своих работах Ильин предлагает нам некий идеальный образ русского человека. «Быть русским – значит не только говорить по-русски. Но значит – воспринимать Россию сердцем, видеть любовию ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время – указание Божие, имеющее оградить Россию от посягательства других народов и требовать для этого дара – свободы и самостоятельности на земле. Быть русским – значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, в ее непреходящей субстанции и любовью принимать ее, как одну из главных и заметных святынь своей личной жизни. Быть русским – значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и ее строители»[37]. Образ русского человека у Ильина построен без оглядки на другие народы. Русский человек должен заглянуть в глубину своей души, увидеть то, что дано ему Богом, понять свое предназначение и предназначение России, принять его и действовать в соответствии с ним.

С точки зрения Ильина, в мировой истории России отведена духовно-культурная роль, соответствующая ее сущности и ее идее. Предназначение России не в великих экономических или политических достижениях. Она есть своеобразный мост, соединяющий духовные потенции и культурные ценностей Европы и Азии, Запада и Востока, Севера и Юга, а также многочисленные народы и культуры внутри нее самой. «Россия не могла и не должна была стать путевой, торговой и культурной баррикадой; ее мировое призвание было, прежде всего, творчески-посредническое между народами и культурами, а не замыкающееся и не разлучающее…»[38].

Интерес к творчеству Ивана Ильина вызван не только консервативными настроениями власти и общества, но и духовным поиском, связанным с отсутствием твердых теоретических оснований для формирования национального самосознания. Ильин показал нам возможность построения собственной национальной идеи без оглядки на другие страны и без противопоставления себя другим народам. Возможно, российской власти именно этого и не хватает. А для решения современных проблем, быть может, нужно лишь остановиться, заглянуть внутрь себя и двинуться вперед с хотя бы интуитивным осознанием исторических задач и духовного пути, предназначенного русскому народу.

 

 

 Обзор архивных источников деятельности князя В.А. Черкасского в конфессиональной сфере Царства Польского (1864-1867 гг.)

 

Д.А. Вербицкий

(ТГПУ)

 

Современные исследователи уделяют внимания вопросам национальной политики Российской империи на «окраинах», постоянно привлекая материал по Царству Польскому[39]. При этом историки недостаточно изучают деятельность князя В.А. Черкасского, директора внутренних и духовных дел Царства Польского (1864-1867 гг.).

В данной статье мы остановимся на обзоре неопубликованных источников по заявленной теме. Целью статьи является обращение внимания историков на редко привлекаемые материалы для написания исторических исследований.

Корпус неопубликованных источников довольно обширен. Одним из основных является Дневник супруги князя Е.А. Черкасской, состоящий из дневных записей, дополненных воспоминаниями. На его страницах мы находим важные сведения о последствиях реализации, так называемой, монастырской реформы. Е.А. Черкасская выражала точку зрения всего русского общества в Варшаве, опасавшегося волнений в Царстве, последовавших за насильственным закрытием монастырей, участвующих в Январском восстании 1863-1864 гг. или имеющих недостаточное число монахов. Однако опасения были излишними: «Полное равнодушие всего польского общества к закрытию монастырей было доказательством того, как мало это учреждение имело корня в польском обществе; политические страсти одни сдерживали и укрепляли союз Польши с Римом и Латинством»[40]. Реализация реформы, острые обсуждения в Учредительном комитете (фактически, правительстве) и противостояние влиятельной группировки, сплотившейся вокруг наместника Царства Польского графа Ф.Ф. Берга, также нашли своё отражения на страницах Дневника Е.А. Черкасской[41].

Княгиня писала о стремлении супруга запретить в Царстве Польском религиозные общества, которые распространяли католичество в среде православных и униатов[42]. Очевидно, что радикальная политика в отношении католических обществ была выработана лично В.А. Черкасским. По-иному решались вопросы в отношении религиозных братств Царства Польского. Князь писал: «Закрыть и упразднить в действительности все существующие в Польше Римско-католические братства есть дело несбыточное», так как они существуют много веков и пустили глубокие корни в польском обществе^[43]. Главная цель реформаторов при закрытии монастырей, религиозных обществ и братств заключалась в снижении католического влияния в стране.

Один из аспектов подготовки монастырской реформы, приведшей к закрытию значительной части монастырей в Царстве Польском, отражён в Записке Н.А. Милютина[44]. В ней автор разрабатывал мероприятия по сбору сведений о римско-католических монастырях, которые стали основанием для обвинения их в «мятеже» 1863-1864 гг.

К источникам личного происхождения и законодательству относятся записки на имя В.А. Черкасского и докладные записки самого князя. Определённую ценность представляет записка «Об организации «Духовной полиции», составленная для В.А. Черкасского в октябре 1865 г. и носящая гриф «секретно». Автор предлагал опереться в Царстве Польском на «благонадёжных ксендзов», которые в угоду личным интересам были готовы служить российскому правительству. Предполагалось организовать встречи с католическими священниками для получения информации о «злонамеренных происках», «о скрытых действиях, тайных сношениях, затеях и т.п.»[45]. О секретной деятельности российского правительства в конфессиональной сфере Царства Польского мы знаем немного. Видимо, записка могла быть одобрена, т.к. в архиве В.А. Черкасского сохранились дела о противоправных действиях католического и униатского духовенства, материалом для которых могли послужить доносы[46].

Докладная записка В.А. Черкасского на имя Ф.Ф. Берга по вопросам, относящимся к римско-католическому исповеданию, фактически являлась программным документом князя, где высказывались предложения подчинения польской церкви Санкт-Петербургской римско-католической духовной коллеги, упразднения Варшавской митрополии, подсудности духовных лиц Царства центральным духовным органам Империи, объединения Варшавской католической академии с Санкт-Петербургской, введения присяги католических епископов на верность императору, а главное, внесения изменений в конкордат 1847 г., противоречащий интересам Российской империи[47]. Записка была объектом исследования А.Н. Кострыкина, который показал её важнейшее значение при исследовании конфессиональной политики второй половины 1860-х гг. в Польше[48].

Сохранилось несколько документов о политике русских властей в отношении униатского населения Царства Польского. Незадолго до своей отставки в июне 1866 г. В.А. Черкасский в докладной записке Ф.Ф. Бергу высказывал мнение о необходимости избрания на должность епископа Холмской епархии своего ставленника И. Войцицкого[49]. Должность осталась вакантной из-за удаления бывшего епископа-номината И. Калинского, противника проектов В.А. Черкасского[50]. Заметим, что И. Войцицкий был женат, что не помешало князю добиться его назначения. Одним из важных оснований протежирования И. Войцицкому было отсутствие у него украинофильских идей, что совпадало с интересами российского правительства, стремившегося ограничить рост национального самосознания украинцев. Новый епископ должен был, в частности, вводить русский язык вместо польского в церковную проповедь. Отметим, что И. Калинский потерял вотум доверия В.А. Черкасского из-за своей попытки заменить язык проповеди с польского на русинский. Вместе с этим, записка интересна предложением В.А. Черкасского, в случае невозможности назначить И. Войцицкого, распространить на Холмскую епархию «коллективное консисторское управление», т.е. уйти в вопросе управления епархией от единоначалия.

Перипетии борьбы «за души» и использование административного ресурса в религиозных вопросах мы находим в разработанном В.А. Черкасским Циркуляре. Согласно сведениям князя, латинское духовенство неоднократно «совращало» униатское население в свою веру. В.А. Черкасский предлагал отказаться от ссылки католиков в сибирские губернии за эти нарушения, а наказывать «умеренными, но неизбежными взысканиями»[51]. Католикам запрещалось любое участие во внутренних делах униатских приходов. Тех же униатов, которые уже были приписаны к римско-католическим приходам князь предлагал «считать во всех гражданских и церковных актах греко-униатами»[52]. Русская администрация в Царстве Польском следовала своеобразному принципу справедливости, используя административный ресурс. Конечно, правительственные мероприятия  не имели ничего общего со свободным волеизъявлением униатского населения.

Большое внимание В.А. Черкасский уделял строительству униатских и православных святынь в Царстве Польском. В архиве сохранилась специальная инструкция, в которой смело заявлялось, что в Польше ремонт ветхих и строительство новых церквей должен быть закончен в течение пяти лет[53]. Для этого выделялись большие суммы и использовались типовые проекты, которые лично одобрял В.А. Черкасский.

Привлечение архивных материалов позволит исследователям более глубоко изучить подготовку и реализацию конфессиональной политики в Царстве Польском во второй половине 1860-х гг. и определить роль в ней князя В.А. Черкасского. Как свидетельствуют неопубликованные материалы, князь имел заметное влияние на реформирование конфессиональной сферы Царства. Более того, В.А. Черкасский был главным исполнителем правительственной линии и разработчиком многих положений, ставших составной частью именных указов и рескриптов.

 

 

 Общество поэтов и писателей «Литературный особняк»: история и источники

 

А.А. Веселов

(ГУУ)

 

В фондах Государственного Архива Российской Федерации хранятся документы литературного отдела Наркомпроса РСФСР, рассказывающие о деятельности малоизученного московского объединения поэтов и писателей «Литературный особняк»[54] (неоклассического направления). Его членами были: В. Брюсов, К. Бальмонт, Арго (А. Гольденберг), имажинист и друг Есенина М. Ройзман, В. Ковалевский, Н. Бенар, С. Укше, В. Федоров и др.

«Литературный особняк» официально просуществовал с 1919 по 1929 гг. и выпустил всего два сборника стихов в 1922 и 1929 гг. Эти стихи, разбросанные по малоизвестным альманахам 20-х годов (таких, как «Эпоха», например) никогда не переиздавались. Но интересны не только стихи.

Документы о «Литературном особняке» ГАРФ включают в себя: манифест неоклассиков[55], сметы и ведомости литературного общества[56], списки членов кружка, коллективное письмо к Луначарскому[57].

Материалы о неоклассиках представлены не только в архивах, но и в литературных альманах, газетах и журналах 20-х годов («Шиповник», «Печать и революция», «Новости литературы», «Книжный угол», «Жизнь искусства», «Красная новь», «Абракас», «Эпоха» и др.). Так, например, в Москве в 1923 – 1925 гг. выходили выпуски альманаха «Лирика. Неоклассики».

Кроме того, существуют альманахи, изданные Всероссийским союзом поэтов и Московским цехом поэтов, где также печатались члены «Литературного особняка». Прежде всего, это «СОПО» (М. 1920) и «Стык» (М. 1925). Антология «Поэт наших дней» (М. 1927), куда вошли неоклассики, была также издана Всероссийским союзом поэтов. Но неоклассики печатались не только в московских изданиях. Например, в Рязани издавался альманах «Киноварь» (1921).

Из библиографических изданий большую помощь в изучении оказали следующие работы: «Материалы к библиографии русских художественно-литературных альманахов и сборников. 1900 – 1937 гг.»[58] ; «Литературно – художественные альманахи и сборники. 1900 – 1937 гг.[59];  «Писатели современной эпохи. Словарь русских писателей ХХ в./  под редакцией В.П. Козьмина[60] (М., 1991 г. Т. 1).

Очень много информации о сборниках, в которых публиковались поэты «Литературного особняка», было почерпнуто из каталога «Русские поэты ХХ века в библиотеке Н.К. Гудзия. Издания 1890 – 1965 гг.»[61] (М., 1996). В каталоге перечислены поэтические сборники из личной коллекции Н.К. Гудзия, хранящиеся в научной библиотеке МГУ. Это одно из немногих изданий, где упоминается об альманахах «Литературный особняк» (М. 1922; 1929).

Уникальна, прежде всего, деятельность «Литературного особняка», проводившего в то голодное время конкурсы поэтов и переводчиков с денежными премиями, исключительно для помощи беднейшим поэтам; устраивавшего бесплатные лекции и концерты для местного населения. Работали бесплатные курсы языков и дешевая столовая. Это все происходило, несмотря на то, что неоклассикам средств выделялось намного меньше, чем «революционно настроенным» футуристам и пролеткультовцам.

Суровая зима и усиливающийся голод 1919 г. сопровождались начавшимися репрессиями в литературной среде; в числе подвергшихся арестам – А. Амфитеатров, А. Блок, Е. Замятин, Р. Иванов-Разумник, А. Ремизов, Ф. Сологуб и др. 7 июня арестовали Ю. Балтрушайтиса; после недельного заключения он был освобождён благодаря хлопотам М. Гершензона и А. Луначарского[62].

Несмотря на все лишения, творческая жизнь Москвы не прекращалась и в холодном, голодном 1920-м году, во многом благодаря деятельности «Литературного особняка». 19 января было проведено собрание кружка, посвящённое творчеству К.Д. Бальмонта; с докладом о его поэзии выступил В. Бутягин, О. Леонидов прочитал сонет, а сам мэтр читал стихи из новой книги «Дар земле» и венок сонетов «Перстень»[63].

Кстати, вопрос об отношениях Луначарского и «Литературного особняка», неоклассиков и государственной машины, о существовании подобного литературного объединения на фоне эпохи 20-ых годов представляется чрезвычайно интересным для будущего исследования.

В связи с этим необходимо если не детальное изучение, то, по крайней мере, знание проблемы «альянса» объединений творческой интеллигенции с советской властью. Так, интересна публикация материалов Наркомпроса с вступительным словом Р. Янгирова «Великая утопия»[64].

Создание иерархического аппарата управления искусством и творчеством художественной интеллигенции вело к сползанию государства с демократических начал, существовавших в некоторой степени в первые два – три года Советской власти, к системе командования и в этой области. Уже к 1920-ым гг. принципы демократического развития литературы, искусства, народного творчества, провозглашенные Октябрем 1917 г., оказались простыми декларациями, лозунгами, которые так и не получили цивилизованного развития.

Однопартийная система, присваивавшая монопольное право на духовную жизнь общества и диктат в экономике, не могла чувствовать себя всеобъемлющей, если литература и искусство оставались бы свободными от диктата власти. Поэзия и музыка, театр особенно опасны, ибо в них творец мог уйти от господствующей идеи, а с помощью своих изобразительных и эмоциональных средств настроить массы против существующей власти. В этих обстоятельствах творческая интеллигенция стала искать компромисс с властью. История кружка «Литературный особняк» это четко подтверждает. Творческая интеллигенция стала объединяться в профессиональные союзы по интересам и направлениям творчества на новой основе, тем самым помогая себе выдержать суровые условия жизни в России.

 

 

Русский старообрядческий «Лечебник» как источник по истории медицины

 

Ф.Д. Воронов

(ПетрГУ)

 

Перед тем, как представить содержание и анализ «Лечебника» необходимо выделить два основополагающих аспекта:

1.                 Первые записи медицинских сведений, появившиеся в Московском Государстве, были привезены иностранными специалистами (врачами и аптекарями). Такая литература распространялась в рукописных списках, в которые постепенно проникали знания, накопленные русским народом. В русском варианте такие рукописи называли «Травники», «Зелейники», «Вертрограды лечебные» и т.д.

Содержав в основном знания о траволечении, эти рукописи имели большую ценность. Хранились они в монастырях и лечебницах, и могли приобретаться людьми, как и зажиточными, так и (по возможности) другим грамотным населением. Заказчики и переписчики порой включали в тексты упоминания имен выдающихся врачей древности (таких как Аристотель, Гален, Гиппократ), иногда добавляя отрывки из их произведений (или же отсылки на них).

2.                 Наряду с переводными книгами (ярчайшим примером является «Прохладный Вертоград») стали появляться и рукописные тетради с лечебными записями в среде простонародья, крестьян. И пусть в них не было знаменитых имен, но содержалось гораздо больше народного опыта врачевания. На то, что рукопись была выполнена в старообрядческой среде, указывают некоторые грамматические особенности, характеристики и традиции оформления. В первую очередь, обращает на себя внимание, принятое у староверов написание имени Спасителя – Иисус, и название книги псалмов «Псалтырь» (в «официальном» церковном написании соответственно Иисус и «Псалтирь»).

 

«Лечебник» представляет сложное по структуре произведение, к тому же богато проиллюстрированное: 12 заставок, 86 инициалов, 2 концовки. Рисунки сделаны в подражание византийскому стилю.

Оригинал рукописи храниться в Алтайском краеведческом музее, объединенный в одну книгу с «Травником» под названием «Действующий травник с лечебником». «Лечебники» крайне редки, что, безусловно, повышает значимость рукописи как источника по народной медицине. Особая ценность «Лечебник» связана с тем, что старообрядческое сообщество является крайне закрытым, и предоставленная рукопись является невероятно ценным документом, описывающим развитие народной медицины. Так же необходимо отметить то, как исключительно важен анализ рукописи со стороны современной медицины, фармакологии и фармакогнозии. Ведь среди людей, работающих с историческими документами, редко найдутся те, кто сможет оценить важность и актуальность «Лечебника» в современном мире синтетических лечебных препаратов. Но и среди врачей и провизоров, едва ли отыщутся специалисты, способные оценить вклад рукописи в историю, а также проанализировать документ в сравнении с «Травниками», переведенными с иностранного языка. И в этом отношении «Лечебник» представляет особый интерес для истории медицины.

Текст «Лечебника» представляет собой компиляцию из разных источников. На это указывает наличие повторных рецептов одних и тех же растений, которые несколько различаются по содержанию (зоря, крапива, мята, щавель). К тому же по стилю написания и по содержанию прописей весьма четко выделяются отдельные блоки. Так, «Лечебник» содержит рецепты, аналогичные с народными «Травниками», и имеется блок заимствований из работ врачей древности (во временном диапазоне от IV в. до н.э. до XI в. н.э.), блок рецептов, восходящих к средневековой медицине, и, наконец, – перечень готовых лекарственных средств, предлагавшихся в аптеках времени создания рукописи (вторая половина XVIII в.).

Возможно, что составителями «Лечебника» являлись местные медицинские работники, использовавшие различные рукописные сборники рецептов, которые имели хождение среди на­селения. Написание текста всей рукописной книги и ее изготовление было поручено старообрядцам. Позже карандашом прописывались названия отдельных трав и лекарств, а затем было проведено художественное оформление в характерном для старообрядцев стиле. Этим объясняется то, что некоторые наименования были искажены при прорисовке их чернилами, а некоторые, более трудные для почтения, остались в карандашном варианте и от времени частично стали не читаемы.

Основную часть «Лечебника» составили рецепты, предполагавшие использование готового лечебного сырья, которое можно приобрести у торговцев или в аптеках. В этих рецептах от­сутствуют сведения о морфологии трав и условиях их произрастания, а указаны целебные свойства («имеет силу», «имеет мочь»), способы приготовления и употребления.

Несколько рецептов подкреплены отсылками на известных врачей древности. Цитаты из них приведены в стандартной форме: «Ависена глаголет», или «Диоскер глаголет». Имена некоторых врачей написаны с ошибками, что свидетельствует о переписывании текстов людьми, слабо осведомленным и в медицине.

В другой группе рецептов свойства растений определяются, исходя из представлений о природе веществ, которые были распространены в средние века в европейском медицинском мире (сухие и мокрые, теплые и холодные). Так, в «Лечебнике» сообщается, что мускат или «мушкат есть зелие тепло и мокро», а укроп — «сух и тепел».

Последнюю часть «Лечебника» составляют перечисления готовых лечебных средств, основанных на растительном сырье, с указанием их целебных свойств (сиропы, мази, пластыри). По замыслу составителя, лекарства должны были иметь латинские названия, например, Мазь пекторале, которую можно иначе назвать — грудная, или Мазь педикорум от насекомых (педикулез – завшивленность). Однако многие наименования лекарств остались не прописанными, в имеющихся же есть ошибки, а при некоторых рецептах вместо названия указано назначение: «Пить от звону» или «От жабы в горле».

Наличие ошибок и пропущенных наименований свидетельствует о том, что рукопись не была выверена специалистом, ее заказавшим, то есть по каким-то причинам осталась незавершенной.

В «Лечебнике»  как бы соединено несколько исторических пластов, отражающих развитие медицинских. Можно считать, что в рукописи сконцентрирован народный опыт, накапливавшийся в течение столетий вплоть до последней трети XVIII в.

В большинстве рецептов требовалось произвести некоторую предварительную обработку растительного сырья: настоять, отварить, оттомить, прожарить и даже – сжечь, Иногда рекомен­довалось истолочь растение или растереть его. Во многих рецептах предлагалось соединить несколько компонентов, то есть готовить более или менее сложные смеси.

В качестве сопутствующих и дополнительных использовались вещества преимущественно растительного происхождения, реже – животного, а также – металлы и минералы. Во многих рецептах  рекомендовалось употреблять лекарства вместе с жидкостями, среди которых, кроме воды, названы соки, меда, алкогольные напитки отечественные и импортные (пиво, водка, фряжское вино), уксусы и даже белила с политурой, а кроме того давались общие указания: «со иным питием», «в брашне».

В старинных сборниках народной медицины: «Травниках», «Зелейниках» и др. мало внимания уделяли дозировке. Также и в рукописи XVIII в. фитотерапевтические прописи даны в большинстве без указания соотношения компонентов при составлении смесей. Лишь в некоторых заимствованных рецептах определены дозы. Точные пропорции смесей определены только в последней части «Лечебника» в некоторых рецептах изготовления мазей и пластырей.

В большинстве рецептов не оговаривался режим лечения. Замечания, разбросанные на этот счет по тексту, мало что объясняют: «прияти как нибудь», «пити по всякие дни, доколе по­легчает», «пей непрестанно» или «во всякое время», то есть они ориентированы на ощущена и потребности больного. Более четко определялся ритм приема снадобий по времени суток. Один из сиропов предлагалось принимать «и на ночь и на утра». В разделах о сиропах, мазях и пластырях указания были определеннее: «пити по стакану два раза в сутки», или «два раза по рюмке в сутки». Мази, соответственно, предлагалось «мазать пером четыре раза в сутки». Как видно из приведенных примеров, советы по употреблению готовых форм лекарств отличаются четкими указаниями дозировки и режима лечения, что сближает их с установками, принятыми в профессиональной медицине.

При всем этом последняя часть «Лечебника» сохраняет элементы народного целебника. Некоторые рецепты были дополнены отзывами и рекомендациями от лица переписчика. Среди как бы профессиональных прописей помещены заговоры, не всегда имеющие отношение к медицине, например, «От собачьего лая». Заканчивается рукопись рецептом от многих болезней, также снабженным ремарками. Переписчик завершает его словами, которые, можно считать, отражающими сущность восприятия обывателями народной медицины: «Одним словом, это такое лекарство, которое почти ничего не стоит, но есть принято общим лекарством человеческого здравия».

 

создание молдавской асср и формирование молдавского республиканского руководства

 

А.А. Воронович

(Центрально-Европейский Университет, г. Будапешт, Венгрия)

 

12 октября 1924 года 3-ая сессия Всеукраинского ЦИКа приняла решение о создании Молдавской Автономной Советской Социалистической Республики на левом берегу Днестра. Советская историография обычно начинала описание создания первой молдавской советской государственности со ссылки на воспоминания маршала Советского Союза С.М. Буденного, согласно которым еще в 1923 году на его квартире Г.И. Котовский и М.В. Фрунзе обсуждали создание республики на левобережье Днестра.[65] Однако, проверить истинность этой истории весьма проблематично и вполне возможно, что это красивая историческая выдумка. Тем не менее, идея витала в воздухе.

Именно с целью обсуждения возможности создания республики 4 февраля 1924 года прошло заседание инициативной группы, которая преимущественно состояла из румынских и бессарабских коммунистов-иммигрантов.[66] Результатом заседания стал документ, который был послан с грифом «Совершенно секретно» в ЦК РКП(б) с копией ЦК КП(б)У.[67] В докладной записке отмечалось, что будущая Молдавская республика будет как поднимать культурный и экономический уровень местного населения, так и служить плацдармом для распространения советского влияния в Бессарабии. Собственно, этот документ запустил процесс, который в конечном итоге приведет к образованию Молдавской АССР. 

Процесс создания Молдавской АССР встречал немало проблем и стал ареной многочисленных партийных споров. Один из основных конфликтов был связан с формированием руководства будущей республики, что, в свою очередь, играло ключевую роль в выборе направления развития будущей республики. Современные исследования уже пролили некоторый свет на существование двух групп, претендовавших на руководство Молдавской республикой.[68] Одна группа состояла преимущественно из румынских коммунистов-иммигрантов во главе И. Дическу-Диком, которые в основном работали по линии Коминтерна в Москве. Другая группа состояла из бессарабских и местных левобережных коммунистов и занималась главным образом партийной и управленческой работой в юго-западных районах Украинской ССР, в том числе и на территории будущей Молдавской АССР. У двух групп были разные представления о стратегии развития республики. Так, румынские коммунисты считали, что Молдавская республика должна была стать революционным центром для всей Румынии, где проводилась бы усиленная политика румынизации населения и готовились бы революционные кадры для подпольной работы на румынской территории. Для румынских коммунистов между молдаванами и румынами и, соответственно между молдавскими и румынскими языками и культурами не было никакой разницы. В свою очередь, их противники исходили из предположения, что между молдавским и румынским нельзя ставить знак равенства, так как это разные, хоть и близкие, языки, культуры и, в конечном счете, национальности. Соответственно, для бессарабских и левобережных коммунистов Молдавская АССР должна была стать магнитом только для Бессарабии, а не для Румынии, и в республике должна была проводиться политика молдовенизации. Именно последние сформировали руководство республики, хотя докладная записка, положившая начало всему процессу, была подписана преимущественно румынскими коммунистами. Каким образом румынские коммунисты, инициировавшие процесс создания Молдавской АССР, в конечном итоге не получили доступа к руководящим должностям в республике?

На мой взгляд, ключевую роль в выборе в пользу бессарабских и левобережных коммунистов сыграло украинское советское руководство.[69] Именно украинское руководство принимало многие основные решения, связанные с образованием Молдавской АССР. Москва же активно не участвовала, за исключением нескольких случаев, в этом процессе, фактически предоставив украинским властям карт-бланш. Одним из объяснений такого «самоустранения» Москвы может быть тот факт, что приблизительно в это же время, в апреле 1924, украинским властям пришлось уступить по экономическим соображениям  РСФСР преимущественно русскоязычный промышленный район на юго-восточной границе.[70] Именно в это же время «инициативная группа» пыталась получить еще одну часть украинской территории под создание Молдавской республики. Неудивительно, что перспектива потерять контроль над еще одним регионом была мало привлекательна для украинских властей. Поэтому, чтобы не провоцировать недовольство украинского руководство, Москва уступила ему право принимать большинство основных решений по Молдавской АССР, в частности и по формирования руководства республики. Однако, почему именно бессарабские и левобережные, а не румынские коммунисты и их идеи вызвали симпатию у украинского руководства? Мне представляется, что на их выбор повлияло несколько факторов.

Во-первых, планы тотальной румынизации населения Молдавской АССР, которые вынашивали румынские коммунисты, отталкивали украинское руководство, так как изначально было ясно, что на территории республики будет проживать немало украинцев. Во-вторых, и главное украинские власти боялись потерять контроль над политическими процессами в уязвимом пограничном регионе. У украинских властей практически не было рычагов влияния на румынских коммунистов, которые работали по каналам Коминтерна и апеллировали непосредственно к московскому руководству, таким образом часто игнорируя украинское руководство. В свою очередь, румынские коммунисты не согласились бы на жесткий контроль со стороны украинцев над их амбициозным проектом.

В свете этих соображений бессарабские и левобережные коммунисты подходили украинскому руководству в большей степени. Они уже какое-то время работали в местных обкомах КП(б)У. В результате они были более знакомы украинскому руководству и были уже частью советской украинской политической системы. Кроме того, у них не было сильных связей в Москве, и они не могли, в отличие от румынских коммунистов, решать вопросы через голову украинского руководства. Более того, местным коммунистам приходилось как раз опираться на поддержку украинской партии в их спорах с румынскими коммунистами.

В результате, как украинские власти, так и бессарабские и левобережные коммунисты оказались в выигрыше. Последние получили руководящие посты в Молдавской АССР и поддержку КП(б)У. В свою очередь, украинское руководство получило гарантии, что процессы в Молдавской АССР будут под его контролем.

 

 

Массовые источники по социально-экономическому развитию Нижневолжского речного пароходства в 1930-40-е гг.: поиск, разработка и систематизация

 

О.А. Гоманенко

(ВолГУ, к.и.н.)

 

Источниковую базу исследования истории Нижневолжского речного пароходства (НВРП) составляет широкий круг опубликованных, а также целый пласт делопроизводственных и статистических источников, отложившихся в 30 фондах девяти центральных и местных архивов РФ и не введенных до сих пор в научный оборот: приказы, отчеты, статистические сводки и т.д. С одной стороны, такая разбросанность документов по различным архивам и фондам значительно осложняет исследовательский процесс. С другой – только систематическое исследование архивных фондов различных учреждений и ведомств (не только речного флота) и изучение комплекса материалов по социально-экономическому развитию речного транспорта в 1930-40-е гг. позволяют получить достоверные сведения о работе Нижневолжского пароходства.

Особую ценность представляют неопубликованные документы официального делопроизводства и статистические материалы, хранящиеся в Российском государственном архиве экономики (РГАЭ). Прежде всего – годовые эксплуатационные отчеты НВРП, содержащие наиболее полные сведения о работе водного транспорта региона (фонды Народного комиссариата водного транспорта и Министерства речного флота), о контингенте пароходства, среднемесячной заработной плате и т.п. (фонд Министерства финансов). Объяснительные записки к годовым отчетам НВРП, статистические и другие сводные данные Народного комиссариата речного флота (фонды Центрального статистического управления при Совете Министров и Государственного планового комитета Совета Министров) не только дают достаточно полное представление о работе пароходства, но и подтверждают сведения, содержащиеся в отчетах Наркомата водного транспорта и в опубликованных статистических данных по основным показателям работы речного флота (перевозки грузов и пассажиров в 1930-е гг.). Если в РГАЭ представлена в основном годовая отчетность по итогам работы пароходства, то в местных архивах, находятся отчеты по каждому месяцу навигации. Сопоставление таких данных кропотливо, но позволяет установить достоверность итоговых показателей по перевозкам грузов и пассажиров.

В комплексе массовых источников четко отделить делопроизводственную документацию от статистических материалов не всегда возможно. Так, большую часть делопроизводственных документов по развитию и деятельности водного транспорта составляет статистика. Учетная документация по пароходству близка по своей природе к статистическим источникам, которые помогают выявить общее состояние экономического и социального развития на предприятиях речного флота Нижней Волги до и во время войны. Данные делопроизводства по количеству перевезенных грузов и пассажиров НВРП можно подвергнуть статистической обработке.

Таким образом, поиск, разработка и систематизация перечисленных выше массовых источников позволяют провести комплексное историко-экономическое исследование деятельности НВРП и выяснить специфику организации навигационной работы водного транспорта Нижней Волги: грузовые и пассажирские перевозки, уровень технических возможностей и кадровый потенциал пароходства.

 

Коминтерн и правительства Народного фронта во Франции и Испании в свете проблемы европейской безопасности 1935 – 1938 гг.

 

Н.Н. Довжик

(МГУ)

 

Вторая половина 1930-х гг. – время постепенного нарастания и развития военной угрозы. Агрессивные действия фашистских государств в Европе и за её пределами неуклонно вели мир ко Второй мировой войне.

Однако в правящих кругах великих держав не было единства в видении обстановки и направлениях внешней политики. Политической силой, неуклонно провозглашавшей наличие военной опасности, стремившейся указать миру на опасность фашизма, было мировое коммунистическое движение, подчиненное единому центру – Коммунистическому Интернационалу, руководство которого находилось в Москве – столице социалистического государства.

В 1935–1938 гг. Коминтерн, поддерживая внешнеполитический курс Советского Союза, отстаивал идею создания системы коллективной безопасности – совместных действий государств, для поддержания мира и противостояния актам агрессии.

На VII конгрессе Коминтерна, проходившем с  25 июля по 20 августа 1935 г. в Москве, произошел поворот в тактике организации.  В знаменитом докладе Г. Димитрова «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса, против фашизма» была дана установка на создание единого фронта рабочего класса против фашизма. Он предполагал единство действий рабочих Коммунистического и Социалистического Интернационалов на всех уровнях – начиная с предприятия или района, заканчивая всемирным союзом двух организаций для оказания мощного отпора фашизму. Провозглашался также курс на создание широкого народного фронта – установление единства действий пролетариата с крестьянством, массой городской мелкой буржуазии, всех антифашистских элементов[71]. 

Предполагалась возможность создания правительства Народного фронта, не являющиеся формой диктатуры пролетариата, но представляющего собой «…правительство борьбы против фашизма и реакции»[72].  Особенность его в том, что «это должно быть правительство, возникшее в результате движения единого фронта и никоим образом не ограничивающее деятельность коммунистической партии и массовых организаций рабочего класса, а, наоборот, предпринимающее решительные меры против контрреволюционных финансовых магнатов и их фашистских агентов»[73]. Таким образом, правительство Народного фронта является  «правительством политического кризиса перед лицом мощного антифашистского массового движения, правительством, опирающимся на широкий единый фронт, правительством, направленном против фашистов, которое осуществит ряд мероприятий в пользу трудящихся масс»[74].

Поворот в тактике Коминтерна был вызван складывающейся политической ситуацией и продиктован политическими требованиями момента. Революционные призывы уступают место более гибкой тактике. Главной задачей становится сохранение мира, недопущение новой войны.

Задачей данного исследования, основанного на документах архива Коминтерна, содержащихся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), является выявление роли Коминтерна в попытках создания системы коллективной безопасности, взгляда руководства организации на проблему безопасности в Европе. Данная тематика рассмотрена нами на примерах двух стран, в которых в указанный период происходили одни из важнейших исторических событий. Кроме того, именно во Франции и Испании были созданы правительства Народного фронта. В этих странах борьба объединенных сил коммунистов и социалистов имела особенное значение и оказала непосредственное влияние на европейскую безопасность.

Франция стала для коммунистического движения страной, где им были достигнуты во второй половине 1930-х годов наибольшие результаты. В 1935 г.  решения VII конгресса были для Франции наиболее актуальны. Она стала первой страной, где коммунисты пошли на такой беспрецедентный для себя шаг, как вхождение в правительство после парламентских выборов 1936 г. Задачей коммунистов, также сформулированной Г. Димитровым в докладе на VII конгрессе, была реализация не только политических, но и, в первую очередь, экономических и социальных задач, препятствующих развитию монополистического капитала, а, следовательно, и фашизма во Франции. Проведение ряда социальных реформ, запрет фашистских организаций предотвратило их приход к власти и само по себе стало вкладом в дело европейской безопасности.

Как видно из документов ИККИ по французскому вопросу, партия уделяла особое внимание национальной проблеме во Франции,  а также тесно связанным с ней внешнеполитическим проблемам: проблеме  Версальского договора и франко-немецких отношений. Линия ФКП по этим вопросам лежит в русле политики мира и безопасности. В докладе на Заседании Президиума ИККИ 16 февраля 1936 г. А. Марти, один из крупнейших деятелей ФКП, со ссылкой на главу компартии М. Тореза заявил: «…мы не против Версальского договора, мы не хотим, чтобы это было поводом к войне<…>Мы, коммунисты – сторонники неделимого мира и мы с радостью приветствовали бы соглашение с Германией, даже с гитлеровской Германией, при условии, что оно будет основано на всеобщей организации мира и на отказе от всех завоеваний»[75].

Но политика коммунистов, получившая поддержку в 1936 г. теряла популярность в широких массах. На наш взгляд, одной из немаловажных причин этого процесса является рост националистических настроений, разжигаемых гитлеровской пропагандой по всей Европе, имеющих и объективные причины, заложенные в условиях Версальского договора. Это подтверждалось уже опытом плебисцита в Саарской области 13 января 1935 г., когда 477 тыс. из 539 тыс. голосовавших высказались за присоединение области к Германии.

Дело  Народного фронта оказалось непрочным, и союз с социалистами просуществовал только до конца 1938 г., что по времени совпало и с полным крахом идеи коллективной безопасности.

Тяжелые испытания выпали на долю правительства Народного фронта, образованного в Испании после выборов 16 февраля 1936 г. В июле 1936 г. Испанию охватил фашистский мятеж под руководством Ф. Франко. Объединение всех антифашистских сил стало вопросом выживания республики.

Конфликт быстро приобрел международный оттенок – сразу после начала мятежа Германия и Италия стали оказывать помощь мятежникам. Англия и Франция заняли позицию невмешательства в испанские дела, которая фактически означала попустительство и отказ от оказания сопротивления фашизму.

Руководители Коминтерна, давая анализ ситуации вокруг Испании, отмечали наличие у европейских держав экономических интересов в регионах страны. С точки зрения коммунистов, империалистические, грабительские интересы держав предопределяют их позицию в отношении республиканцев.  «Что касается Франции, всем известна её старая политика в отношении Каталонии. Каталония это путь к Марокко. Политика Франции в отношении Каталонии, начиная с периода последнего мятежа, была политикой ярко выраженного желания завязать дружбу с Каталонией<…>Как известно, Франция относится благоприятно к сепаратистским течениям в Каталонии»[76] – говорилось на Заседании Президиума ИККИ 20 сентября 1937 г.  Подобные интересы имеет и Англия в отношении Бискайи: «…Англия на этой территории преследует свои интересы, она хочет сохранить железные рудники, индустрию, банки, морской транспорт и т.д. Её целью было как-нибудь повернуть войну по другому пути и сохранить своё влияние на территории Бискайи, допуская компромиссы в отношении остальной части Испании»[77].  Коминтерн стремился доказать трудящимся массам, что ни одна капиталистическая страна не преследует цели укрепления европейской безопасности, не сознает серьезности международной обстановки, а лишь следует собственным корыстным интересам.

Советский Союз, хотя в моральном отношении с самого начала поддерживал республику, не мог с точки зрения политической оказать её прямой поддержки  с самого начала, так как это могло означать прямой конфликт с фашистскими государствами.  Но СССР, следуя идее коллективной безопасности и преследуя интересы мира, искал пути поддержки антифашистских сил в Испании. Безусловно, Коминтерн оказывался чрезвычайно важным институтом, преследующим те же цели, что и само советское государство.

Коминтерн, руководствуясь задачами реальной политики, предостерегал компартию Испании: «Нельзя ставить на данном этапе задачу создания советов и стараться установить диктатуру пролетариата в Испании. Это было бы роковой ошибкой. Поэтому нужно сказать: действуйте под флагом защиты республики, не сходите с позиций демократического режима в Испании в тот момент, когда рабочие имеют оружие в руках, что имеет большое значение в деле победы над мятежниками»[78].

Руководство Коминтерна осознавало: социалистическая революция  ещё более дестабилизирует обстановку и приведет к расширению военного конфликта. Следуя задаче сохранения безопасности в Европе, Коминтерн предостерегает КПИ от опасных шагов, настаивает на создании профессиональной армии, и её вооружении для отпора мятежникам, в отличие от ультралевых элементов – троцкистов и анархистов, полагавших, что создание армии ведет к диктатуре, и борьба должна осуществляться силами народной милиции.

Проблема троцкизма и анархизма в Испании чрезвычайно важна для Коминтерна, особенно начиная с 1937 г. Критика ультралевого курса, особенно в свете московских процессов, происходивших в это же время, приобретает постоянный и характер.

Но и Народный фронт в Испании вступает в полосу разногласий и конфликтов между его участниками. По мнению некоторых исследователей, идеологическое и военное вмешательство Коминтерна «…стало ещё одним фактором, оказавшим не только решающее воздействие на интернационализацию испанской гражданской войны, но и усилившим идеологическую поляризацию конфликта, исключая всякую возможность компромисса»[79].  Нужно отметить, что эти утверждения небезосновательны. Однако, поддержка антифашистских сил со стороны Коминтерна, как и борьба самих республиканцев с фашизмом носила прогрессивный характер. Целью антифашистов была борьба против войны, за безопасность в Европе.

В заключении хотелось бы отметить, что Народные фронты во Франции и Испании во второй половине 30-х годов, созданные как кризисные правительства, имеющие целью улучшение положения трудящихся и сохранения мира в Европе, явились одновременно важным этапом развития  мирового коммунистического движения. В них проявились как его сильные стороны, так и слабости. В условиях националистической пропаганды и стремлений фашистских государств к отмене Версальского договора, интернационализм, предлагаемый коммунистами, не стал объединяющей идеей.

Разногласия со II Интернационалом так и не были преодолены, что стало причиной краха Народных фронтов в момент, когда европейская безопасность была под наибольшей угрозой. Совокупность этих факторов, провал попыток создания антифашистского единства, как на уровне государства, так и на уровне массового движения привели к трагическим последствиям – началу Второй мировой войны.

 

ПРОБЛЕМА КОМПЛЕКТОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ АРХИВОВ В XXI ВЕКЕ В РОССИИНА ПРИМЕРЕ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

 

А.Ю. Евдокимов

(РГАСПИ)

 

Процесс комплектования политических архивов неразрывно связан с политическими процессами в стране, можно сказать, что он является отражением самой политической системы. Так, например,  Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, на базе которого и создан РГАСПИ, во времена СССР комплектовался, в основном, документами тех организаций, которые входили в партийную номенклатуру.  Так же «прицельно формировались фонды и других союзных архивов.

 После запрета КПСС РГАСПИ был официально признан не комплектующимся, однако работники архива продолжили комплектование самостоятельно. В «бурные» девяностые, когда Россия получила полную политическую свободу, когда было образовано множество политических движений, партий, архив просто не мог упустить возможности начать собирать документы этих партий и движений. Именно в начале 90-х годов прошлого века  были заключены договоры с ведущими в то время и наиболее значительными партиями: Демократическая партия России – ДПР (Партия Травкина), Республиканская партия РФ – РПРФ, Аграрная партия России – АПР, ЛДПР, КПРФ, с их руководителями, а также с видными политическими и общественными деятелями. Тогда же по инициативе Группы комплектования сотрудники Архива начала активно собирать агитматериалы всех политических сил, в результате чего собрана уникальная коллекция.

Однако, без поддержки государства, в условиях политического беспорядка и  катастрофической нехватки кадров, группа комплектования не имела возможности охватить всё поле деятельности. В результате многие движения, игравшие важную роль в 1990-2000-е гг., оказались незатронутыми.

С окончанием 90-х гг. в России наступила политическая «стабильность», большинство партий, появившихся в 90-е гг., прекратило свою деятельность, однако ситуация с политическими архивами улучшилась ненамного. Из зарегистрированных ныне партий, имеющих свои фракции в Государственной Думе, только КПРФ сдавала свои материалы в РГАСПИ в полном объёме, ЛДПР сдавала не полностью.

Зимой 2011 – 2012 гг. общероссийское движение «За честные выборы» побудило Президента Российской Федерации Д.А. Медведева предложить либерализировать закон о регистрации партий в России[80]. В момент написания статьи этот законопроект обсуждается в Государственной Думе. В случае принятия, законопроект разрешит регистрировать партии, начиная с  500 человек. Следует ожидать что, в этом случае будет зарегистрировано большое количество новых партий, а также будут восстановлены старые. Это обозначает новый вал материалов, претендующих на место в архиве. Однако, учитывая, сложившуюся ситуацию в сфере комплектования, большая их часть канет в небытие.

На сегодняшний день можно выделить несколько проблем, которые следует решить:

1) Нежелание партий и общественных организаций сдавать документы

2) Сдача материалов партий и общественных организаций  одновременно в разные архивы, следственно их разрозненность[81]

Конечно, существуют и такие проблемы, как нехватка кадров в самих архивах, низкая зарплата сотрудников и т.п., однако решение этих проблем должно рассматриваться отдельно. В данном случае следует исходить из сложившейся ситуации.

Как уже было описано выше, многие партии не желают сдавать архивы на постоянное хранение. Прискорбно то, что это зачастую случается из-за того, что руководители партий и движений просто не видят необходимости сдавать документы из-за простого непонимания, что если они хотят остаться в истории, они обязаны об этом позаботиться уже сейчас, собирая все документы и материалы с нуля, с начала образования организации; из-за боязни использования сданных материалов против партии, а также по другим причинам. Решение двух проблем невозможно до тех пор, пока сдача документов политических партий и общественных организаций не станет обязательной. Следует предложить законопроект, обеспечивающий обязательную сдачу материалов зарегистрированных политических партий в определенный  архив. Причем, подписать такое обязательство они должны при регистрации. Это не только решит проблему сохранности политических материалов нашего времени для будущих поколений, но и сделает политику в России более открытой и прозрачной, предоставив людям информацию о тех организациях, которым они доверяют.

Учитывая то, что в ближайшее время принятие такого законопроекта довольно сомнительно, а время торопит, необходимо составление методических материалов по комплектованию политических архивов, анализ и дополнение старых критериев по отбору источников комплектования, определению актуальности и важности материалов, поступающих в архив на постоянное хранение.

Чтобы  комплектование политического архива соответствовало требованиям, группа комплектования должна иметь ряд навыков и выполнять ряд функций, которые не обязательны при комплектовании других архивов. В первую очередь, немаловажна «политическая подкованность» членов группы: человек, не разбирающийся в политике, вряд ли сможет оценить актуальность материалов, имеющих отношение к политической сфере. Во-вторых, требуется постоянный «мониторинг» политической ситуации. Это позволит не упустить новые организации, вовремя заключить с ними договор; заметить распад, изменение статуса старых организаций. В-третьих, поддерживать постоянный контакт с руководством новых организаций и людьми, за это ответственными, постоянно напоминая им о необходимости регулярной передачи документов в архив.

В том случае, если состояние политических архивов останется прежним, у исследователя просто не будет возможности представить себе ту политическую картину, которая сложилась в России на сегодняшний день.

 

АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ ПО ИСТОРИИ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ САМАРСКОЙ ГУБЕРНИИ 1920-Х ГОДОВ

 

А.Н. Ерендеева

Поволжская государственная социально-гуманитарная академия

 (г. Самара)

 

Значительный интерес представляет недостаточно изученная история развития здравоохранения в Самарской губернии в 1920-е годы. Ее можно воссоздать по документам как местных региональных, так и федеральных архивов. В имеющихся документах наиболее полно представлена деятельность  органов здравоохранения в Самарской губернии, основные направления их работы в проведении лечебных, санитарно-профилактических мероприятий в рассматриваемый период. В материалах Центрального государственного архива Самарской области содержатся различные виды источников по теме и, прежде всего, законодательно-распорядительная документация — циркуляры и директивы Народного комиссариата здравоохранения, приказы Самарского губернского отдела здравоохранения по личному составу, хозяйственным и производственным вопросам[82].

Самой значительной по объему является документация, образованная в порядке текущего делопроизводства. Это различные положения (к примеру, о правах и обязанностях участковых врачей), отчеты о состоянии здравоохранения и организации медицинской помощи населению сел и городов, инструкции (инструкция для санитарных врачей)[83], телеграммы, письма, протоколы заседания коллегии, доклады и отчеты Самарского губернского отдела здравоохранения. Производственные планы по работе подотделов уездных отделов здравоохранения[84] дополняются докладами, донесениями, а также отчетами заведующих о деятельности санитарно-эпидемического, лечебного, фармацевтического и других подотделов (охраны здоровья детей, материнства и младенчества[85]). В Государственном архиве Российской Федерации многочисленны материалы о санитарно-просветительной работе в уездах, имеются списки лечебных учреждений по Самарскому губернскому отделу здравоохранения[86], программы съездов[87], сведения о научных кружках врачей[88]. 

Редким источником по теме являются источники личного происхождения, благодаря которым  можно ярче, нагляднее воссоздать образ прошлого, посмотреть на эпоху глазами жителя 1920-х гг., узнать о его мыслях и внутренних переживаниях. Огромный интерес представляет статья сельского врача Федора Владимировича Стадлера «Об утомляемости», обнаруженная в фонде ГАРФ «Центральные комитеты профессиональных союзов медицинских работников». В ней описываются три дня из его жизни в селе. Взяты они из его личного дневника, в котором Ф.В. Стадлер фиксировал события своей ежедневной врачебной деятельности. В селе он провел около двух лет, каждый из рабочих дней расписан очень подробно с самого раннего утра и до позднего вечера. Данный источник свидетельствует о тяжелом положении сельского медицинского персонала, который по утрам делал обходы, перевязки, проводил операции, вел прием больных, а также читал лекции по санитарному просвещению. Нередко приходилось ехать за несколько десятков верст в соседнее село «для производства операции»[89]. В селе постоянно ощущалась нехватка медицинского персонала, а имеющийся должен был быть готовым к любой ситуации. Частым явлением было посещение больных на дому, где им в зависимости от тяжести случая медицинская помощь оказывалась либо в домашних условиях, либо после отправки больного в больницу. Вот как описывает подобную ситуацию Ф.В. Стадлер: «14 июля 1925 г. 12 ч. ночи – вызов в наше село, так как «баба» не может разрешиться вторые сутки. Съездил и сказал, немедленно везти в больницу, так как без операции дело не кончится благополучно[90]». Вся эта деятельность приводила к постоянному перенапряжению сил, которое порою становилось невыносимой, на что и жаловался сельский врач.

Наряду с лечебными мероприятиями в целях предотвращения заболеваний в Самарском крае проводилась санитарно-профилактическая работа. Губернский отдел здравоохранения в целях санитарного просвещения населения устраивал передвижные гигиенические выставки в сельской местности. Сохранились воспоминания жителей сел, в которых проходили подобные выставки. Например, житель с. Парфеновка Бузулукского уезда Фролов описывает прибытие выставки в село, ее размещение в здании школы «за неимением более удобного помещения», перечисляет темы прочитанных лекций, которые сопровождались наглядным материалом. Но самое интересное, из сообщения  Фролова можно узнать об отношении местного населения к проводимым мероприятиям, которое с большим удовольствием посещало выставку, слушало лекции, «благодарило Самгубздрав и отдельно Шафита* (*доктор, заведующий гигиенической выставкой) за чтение лекций на понятном крестьянству языке»[91].

Впечатлениями от гигиенической выставки делилась и А. Соловьева – председатель Домашкинского школьного Совета (Домашка – село Бузулукского уезда). Она приводит следующие довольно интересные сведения. Жители с. Домашка, узнав, что в соседнем селе проходит гигиеническая выставка, которая должна была обойти стороной их село, обратились в местный волисполком с просьбой организовать в с. Домашка выставку. Руководство пошло им навстречу. Выставка с лекциями была проведена, после которой местные жители пришли к выводу, что никакими знахарями болезни не могут быть вылечены. В этом может помочь только опытный врач[92].

В фонде Самарского областного государственного архива социально-политической истории «Самарский губернский отдел профессионального союза работников медико-санитарного труда (Медсантруд)» сохранились личные профессиональные карточки безработных врачей за  1923 г., которые заполнялись, видимо, самими врачами. К сожалению, в документах нет каких-либо на это указаний. По данным карточкам можно восстановить основные вехи биографии врачей. В них указаны фамилия, имя, отчество врача, его возраст, национальность, специализация. Содержатся сведения о стаже работы по специальности, а также о прошлом месте работы с указанием временного промежутка. Имеются данные об образовании врачей (среди перечисленных фигурируют Самарский, Саратовский, Киевский, Казанский университеты), его общественной деятельности (почти все они были членами Союза Всемедикосантруд), а также о семейном положении, членах семьи и месте проживания[93].

Таким образом, по истории здравоохранения Самарской губернии 1920-х гг. в федеральных и местных архивах содержатся различные виды источников, наименее малочисленной из которых являются источники личного происхождения. Тем не менее, именно данная группа дает представление не только по истории функционирования медицинских учреждений в рассматриваемый период, но и медработников. Приведенные в качестве примера документы предоставляют сведения о жизни и деятельности врачей, позволяют раскрыть отношение местных жителей к проводимым мероприятиям в области здравоохранения, узнать о положении врачей и об их отношении к проблемам медицинского персонала. Законодательные и делопроизводственные документы, составленные в основном по определенному шаблону, не передают отношения автора документа к происходящим событиям, не позволяют охарактеризовать их с позиции жителей 1920-х гг.

 

 

Механизмы воздействия на научно-техническую интеллигенцию в советской  России 1920-х гг.

 

Е.С. Захаров

(РГАСПИ)

 

Одним из самых противоречивых и сложных периодов в судьбе Российской интеллигенции, а в частности, научно – технической, стали 20-е годы XX в. После окончания Гражданской войны перед руководством ВКП(б) встал вопрос о восстановлении народного хозяйства и кардинальном пересмотре всей модели государственной, экономической и внутренней политики страны. Первоначально власть холодно отнеслась к представителям старой интеллектуальной элиты, хотя, понимая, что без этого профессионального и компетентного багажа «старой школы» невозможно осуществить цели и задачи Новой экономической политики. Курс на восстановление и развитие отечественной промышленности, подъём уровня культуры производства в условиях острого недостатка квалифицированных работников оказал существенное влияние на политику сотрудничества с научно – технической интеллигенцией.

В этом ключе партия вырабатывает основные цели в отношении политики взаимодействия с научно – технической интеллигенцией. Одной из значимых и важных целей являлось выявление идеологических врагов в среде старой (царской) интеллигенции. Причиной таких действий было по определению известного американского советолога Ш. Фицпатрик, в оставшихся после 1917 г. в России представителей бывших привилегированных классов являвшихся потенциальными союзниками русских эмигрантов и иностранных капиталистов[94].

Изучая данную проблематику в первую очередь необходимо рассмотреть мотивы, по которым научно – техническая интеллигенция шла по пути сотрудничества с партийным руководством.

Большая часть интеллигенции, несмотря на трудности и испытания гражданской войны, еще держала в себе революционные традиции, либеральные идеи предреволюционного времени. Многие крупные ученые, оставшись на родине, избрали патриотическую позицию сотрудничества с советской властью, позицию, которая предполагала непрекращающийся компромисс и уступки, как властям, так и позднее новой генерации «красных специалистов»[95], занимавшихся «социалистической реконструкцией науки». В целом можно утверждать, что русские учёные дали урок стоицизма не только правящей элите, но и всему, на тот период, западному капиталистическому сообществу. Одним из таких «стоиков» был И.П. Павлов «несогласный с Советской властью, он отлично понимал тяжелое положение страны. Когда ему предложили помощь, он попросил только собак для экспериментов, дров для лаборатории и сена для лошадей»[96]. Такое явление не было упущено и А.М. Горьким, который выражал чувство полного уважения, гордости, восторга, когда описывал с каким героизмом и «стоическим мужеством» талантливые специалисты переживали дни голода и материального упадка[97].

Так же стоит отметить позицию представителей  интеллигенции уже пребывавшей в эмиграции в то время, к примеру, мнение выдающегося ученого начала I пол. XX в. В.И. Вернадского который писал своему другу И.И.Петрункевичу[98] в июне 1923 г.: «Мое неучастие в политической борьбе основано на моей критике прошлого и на сознании, что всякая культурная и бытовая работа в данный исторический момент гораздо важнее… А сила русская сейчас в творческой культурной работе, научной, художественной, религиозной, философской. Это единственная пока охрана и русского единства и русской мощи»[99].

Тем не менее, в среде научных специалистов мотив патриотизма был не единственным толкающим на сотрудничество с новой властью. Одним из таких мотивов был фактор боязни репрессий и расправой над учёными, показавшими в той или иной форме свое несогласие с политикой большевиков в период революции и Гражданской войны. Для некоторой части ученых можно говорить о стремлении карьерному росту в условиях сильного дефицита научных кадров. И, наконец, в качестве одного из важных мотивов к сотрудничеству можно назвать «прогрессистский» характер идеологии большевизма, ее устремленность в будущее, к замене «отживших» форм общественной жизни, на новые, которые только предстояло разработать. А это открывало огромные перспективы для новых научно-технических разработок.

Рассматривая проблему механизмов воздействия между властными структурами Советского государства и научно-технической интеллигенцией, стоит сказать, что методы и пути были неоднородными. С одной стороны, власть применяла жесткие меры воздействия, такие как репрессии, идеологизация науки (которая вела к сужению, а в некоторых случаях к ликвидации, многих сфер и направлений, лишая автономии научные и образовательные центры), высылки из страны; с другой, старалась создать условия для положительной мотивации к труду, учреждая комитеты, комиссии по проблемам научной и технической интеллигенции.

Методы воздействия новой власти, имеющие репрессивный характер можно охарактеризовать ничто иное, как стремление смести институты прежнего строя, или так называемую «буржуазную» науку. Одна из наиболее масштабных акций большевиков в отношении «старой» интеллигенции была связана с высылкой за рубеж в 1922 г. около 200 наиболее выдающихся обществоведов, писателей и др. учёных[100]. В этом же русле руководством ВКП (б) были предприняты действия по ликвидации автономий высшей школы, целых научных направлений старой социологии, философии, политэкономии, истории. Было проведено ряд политических процессов в отношении интеллигенции. Все эти процессы в целом были связаны с общим «великим переломом» в развитии страны, с политикой «сплошной советизации» «научного фронта», в первую очередь Академии наук, как высшего научного учреждения Советского государства.

Обратной была политика привлечения к сотрудничеству более лояльных представителей научно – технической интеллигенции. Это проявилось сначала созданием 10 ноября 1921 г. СНК РСФСР Центральной Комиссии по Улучшению быта Учёных (ЦЕКУБУ), основная цель, которой было оказание ученым материальной и продовольственной помощи, содействие их научной деятельности, позже в 1925 г., в интересах экономического развития СССР, разрешая кратковременные заграничные командировки, в обмен на добросовестную работу и невмешательство в политическую сферу[101]. Последнее утверждение можно расценивать, как действия власти в сторону ограничения проявления идейно – политической активности. Однако это предположение можно опровергнуть тем, что склонность к политике и идеологии среди научной и технической интеллигенции в силу характера исполняемых ею функций (обслуживание потребностей материального, а не духовного производства) была присуща в гораздо меньшей степени, чем гуманитариям и интеллигенции занимающейся «обществоведческой проблематикой»[102].

Делая выводы можно сказать, что основной целью взаимодействия власти и научно – технической интеллигенции было, прежде всего, восстановление народного хозяйства пришедшего в глубокий упадок после Мировой и Гражданской войны. Недоверие к «буржуазной интеллигенции» со стороны власти обуславливалось, в первую очередь, ее идеологическими установками на интересы «эксплуатируемых классов», к которым интеллигенция отнесена не была. Коллективная психология «военного лагеря» окруженного врагами, сформировавшаяся во время гражданской войны, хоть и не соответствовала, в полной мере, условиям 1920-х гг., оказала огромное влияние на восприятие интеллигенции, как потенциального пособника врага. Наконец, отработку методов тоталитарного контроля, естественно было начать с относительно небольшого слоя населения, к тому же в силу свое профессиональной деятельности в большей степени открытого для контролёров.

Тем не менее, понимая невозможность восстановления экономики без «старой школы», партия пошла на сближение с той частью, которая проявляла большую лояльность, и умеренность в критике курса партии. Интеллигенция со своей стороны параллельно предпринимала шаги к сотрудничеству, прежде всего руководствуясь чувством патриотизма, революционными идеалами, необходимостью нахождения средств для выживания. Механизмы воздействия на интеллигенцию шли по двум путям: 1) Применение жестких мер с теми, кто не согласен с курсом власти, лишение автономий многих научных центров, внедрение пролетарской идеологии в науку; 2) Мероприятия по улучшению и облегчению жизни ученых, награждение за добросовестную работу, создание условий для положительной мотивации со стороны научно – технической интеллигенции.

 

СИСТЕМА ЗАПРЕТОВ ДЛЯ РОЖЕНИЦЫ У ЭВЕНОВ КАМЧАТКИ

 

А.Ю. Зеленская

(СВГУ)

 

Беременность и роды, всегда были важным этапом в жизни любого этноса. Соблюдение суеверных традиций во время беременности было призвано оберегать женщину, носившую в себе ребёнка. Рождение человека у большинства северо-восточных народов (ительменов, эвенков, эвенов, коряков, якутов) являлось священнодействием.

Для анализа системы запретов, сопровождающей беременность и роды у эвенов Камчатки, стало возможным использовать этнографические описания участников научных экспедиций XVIII-XX вв., музейные коллекции Быстринского районного этнографического музея (п. Эссо, п-ов Камчатка), а также данные личного опроса местного населения.

С наступлением беременности жизнь эвенской женщины строго регламентировалась, обставлялась рядом определенных правил и запретов, множеством ограничений, носивших магиче­ский характер и способствовавших благополучному исходу родов. К таким запретам относились:

  — пищевые запреты, нарушение которых могло отразиться на умственном развитии ребенка;

 — запреты, касающиеся бытовой стороны жизни и приносившие неудачу в случае их несоблюдения.

Пищевые запреты

По данным информаторов желание будущей матери съесть каких-либо специфиче­ских продуктов старались удовлетворить, так как оно, по поверь­ям эвенов, исходит от ребенка и играет важную роль в формиро­вании его физических черт и характера.

По традиции в пери­од беременности многие продукты считались запретными, напри­мер медвежатина, кишки оленя, глаза оленя. Эвены верили, что употребление беременной женщиной этих продуктов отрицательно влияет на умственное и физическое развитие будущего ребенка. То есть эти запреты были из области имитативной магии — «по образу и подобию», свойства людей, животных или предметов «могут» перейти на новорожденного[103].

Запрещалось во время еды доставать костный мозг из нераздробленных костей позвоночного ствола оле­ня — ребёнок родится развратным. Информатор  Банаканова Пелагея Михайловна рассказывала о запрете беременной женщине пить крепкий чай, но по какой причине это запрещалось – она не помнит. Возможно, повышение артериального давления от крепкого чая могло повлиять на самочувствие беременной женщины и даже спровоцировать выкидыш. Таким образом, на интуитивном уровне, народные обычаи и приметы помогали беременной женщине избежать нежелательных последствий.

В целом же в период беременности женщина не должна есть много, чтобы не поправиться, иначе ребенок родится больным. Также лишний вес мог помешать беременной женщине работать наравне с остальными членами общины.

Запреты, касающиеся бытовой жизни

Помимо пищевых существовал ряд бытовых запретов.

Беременной женщине нельзя было переступать через охотничьи принадлежности муж­чины, прикасаться к дичи — не будет удачи на охоте. Нельзя лежать на медвежьей шкуре — роды будут тяжелыми, нельзя шить заранее одежду новорожденному. Большим грехом считалось прикасаться к оле­ню (сэвэку) и его сбруе, переходить тропу или идти по тропе охотника, в течение месяца до родов нельзя было обрабатывать шкуру оленя и прикасаться к топору[104]. И действительно, например, неожиданная встреча с диким зверем в лесу могла окончиться нежелательными последствиями для беременной женщины.

В многочисленных предписаниях, в том числе и магических, которым должна была следовать беременная, явственно просле­живаются следы предохранительной магии. В частности, информатор Мандятова Матрена Ильинична сообщила о том, что беременной женщине за­прещалось ходить на кладбище, участвовать в похоронной про­цессии, ходить по дороге, по которой везли покойника. Эти запреты были продиктованы и опасениями за здоровье беременной и будущего младенца. Действительно, присутствуя на похоронах, будущая мать могла испугаться или сильно разволноваться, что нежелательно в таком положении.

Я.И. Линденау зафиксировал у эвенов следующие запреты: «беременная женщина не должна заплетать волос, сучить нитки, должна воздерживаться от тяжелой работы и переступать через палку»[105]. Несоблюдение предписаний могло привести к повреждению плода в чреве матери или же нанести вред самой роженице.

В первой половине беременности трудовой режим женщины изменялся незначительно, во второй с появлением видимых признаков беременности некоторые виды домашних работ запреща­лись, как-то: поднимание тяжестей, ношение воды, иногда пи­ление дров. Беременной женщине не разрешалось долго спать, наоборот, предписывалось много двигаться, бывать на свежем воздухе[106]. Такие правила помогали выносить здорового ребенка, т.к. насыщение крови кислородом беременной от активной работы на свежем воздухе благотворно сказывалось на внутриутробном развитии плода.

Однако, не­смотря на обилие охранных правил, женщине в целом не воспре­щалось исполнять тяжелую работу по хозяйству буквально до последних часов перед родами. Если же родовые схватки начина­лись в пути, во время перекочевок, то женщинам приходилось рожать прямо на поле или в тайге. В этих случаях ограничива­лись тем, что строили для роженицы небольшой конический чум, крытый шкурами и служивший ей уборной[107]. Информатор Чуприна Мария Яковлевна рассказывала о том, что во время перекочевки во время схваток ей пришлось уйти в лес, подальше от мужичин, а через некоторое время она вышла с ребенком на руках, и как ни в чем не бывало, продолжила путь. Сама она объясняет эту ситуацию отменным здоровьем эвенских женщин.

Также надо отметить, что у камчатских эвенов беременная  женщина считалась нечистой: она могла принести семье и роду какие-то болезни и промысловые неудачи. Поэтому существовал ряд бытовых запретов для роженицы, охраняющих других членов общины. Например, беременным женщинам запрещалось переходить вброд через рыбные речушки, перешагивать через орудия промысла (удачи не будет), навещать больных (последние сильнее заболеют)[108].

Таким образом, система запретов и предписаний для роженицы у эвенов была вызвана необходимостью уберечь женщину и её будущего ребенка от ситуаций, которые могли неблагоприятно сказаться на их здоровье. Часто эти запреты носили интуитивный характер, и лишь многовековой опыт помогал эвенам ориентироваться в сложных условиях севера.

 

 

ШИРОКОМАСШТАБНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ТРУДА ЗАКЛЮЧЕННЫХ НА СЕВЕРО-ВОСТОКЕ РОССИИ В 30–50-Х ГГ. ХХ ВЕКА И АЛЬТЕРНАТИВЫ РАЗВИТИЯ РЕГИОНА

 

В.Г. Зеляк

(СВГУ, к.и.н.)

 

Проблематика использования труда заключенных остается достаточ­но актуальной для современной историографии. В общегосударственном масштабе на данном направлении плодотворно работают О.В. Хлевнюк, Г.М. Иванова, Н.В. Петров, С.П. Сигачев и многие другие ученые. Режим содержания и трудовое использование лагерных контингентов Дальстроя изучают К.Б. Николаев, А.Г. Козлов, А.И. Широков, И.Д. Бацаев, С.А. Шулубина. Большие исследования по лагерной тематике ведутся в других знаковых регионах – Кузбасс, Дальнего Востока, Норильск, Воркута, Коми и так далее.

На современном этапе  в исторической науке четко сформулирована позиция о возможности  решения задач форсированной индустриализации СССР без создания огромного сектора принудительного труда территориально-производственных главков системы НКВД, составной частью которой являлся и Дальстрой. Аргументы в пользу данной позиции достаточно полно представлены в работах О. В. Хлевнюка[109].

Применительно к конкретно-исторической ситуации на Северо-Востоке России в 30–50-х гг. ХХ века в историографии остаются не вполне разрешенными вопросы о возможных альтернативах развития региона.

За годы деятельности Дальстрой добыл 1187,1 т золота в химически чистом эквиваленте, 65,3 тыс. т олова в концентрате, 2,85 тысячи т трех­окиси вольфрама в концентрате, 397,5 т кобальта в концентрате, около 150 т уранового концентрата[110]. При этом было вскрыто 224 млн. м³ торфов, промыто на промприборах 137,5 млн. м³ песков, добыты сотни тысяч тонн руды. Для обеспечения нормальной работы золотодобывающей промышленности были построены тысячи километров автодорог, сотни произ­водственных и жилых объектов. Такие результаты были достигнуты глав­ным образом за счет широкомасштабного использования труда  заключен­ных и бывших заключенных, оставшихся по собственному желанию или за­держанных против своей воли на Колыме и Чу­котке.

В советской историографии (Н.А. Жихарев, Б.И. Мухачев) сло­жилось однозначное мнение о том, что старатели во второй половине 1920-х – начале 1930-х гг. не могли справиться с задачей резкого увеличе­ния зо­лотодобычи на Северо-Востоке в сжатые сроки, поэтому потребовалась ор­ганизация Дальстроя. Другие варианты развития региона не предлагались.

В постсоветский период К.Б. Николаев остро поставил вопрос: «Можно ли было добывать золото на Северо-Востоке без Дальстроя, в организационных формах, существовавших до него? Или, может быть, в каких-то новых формах, но без лагерей, без унижений и расстрелов?»[111] Сам К.Б. Николаев считал, что силами вольнонаемных добыча золота была бы существенно меньше, и, создав Дальстрой, Сталин выбрал самый быстрый и дешевый путь наращивания добычи золота, а потом и олова.

Весьма распространенной является точка зрения о том, что по­скольку золото на Северо-Востоке добывалось трудом заключенных, следовательно, в то время не могло быть иных вариантов. Доведем эти рассуждения до логического завершения, наполним их кон­кретным содержанием. Через лагеря Дальстроя прошли 870 тыс. заключен­ных, из них 125 тыс. умерло. Лагерники использовались во всех отрас­лях народнохозяйственного комплекса региона, но все отрасли были подчинены главной задаче – обеспечению максимально возможной добычи золота. За годы своей деятельности Дальстрой добыл почти 1200 т золота, то есть каждая тонна дальстроев­ского золота потребовала эксплуатации 725 заключенных, в том числе 104 из них погибло[112]. Каждые 9,6 кг золота уносили одну жизнь. Это был очень тяжелый металл, он достался слишком дорогой ценой. Позиция «раз так было, то иначе в тех условиях быть и не могло» фактиче­ски оправдывает насилие репрессивной системы сталинского режи­ма над сотнями тысяч людей.

         Альтернатива имелась, прежде всего, в привлечении рабочего населения обычными способами, стимулируя приток и закрепление кадров повышенной заработной платой и различными льготами. Месторождения Колымы в свое время обнаружили и начали разрабатывать ста­ратели. Действительно за 1926-1931 гг. им не удалось добиться впечатляющих результатов. На первоначальном этапе освоения на приисках периодически возникал голод, широко распространялась цинга, жилищно-бытовые условия были самыми примитивными. Однако при соответствующей поддержке государства – льготы, материально-техниче­ское и продовольственное снабжение, как это было, например, при освоении золото­носных месторождений Алдана (с 1923-1924 гг.), ситуация обязательно нормализовалась. Кроме этого на прииски Колымы в первой половине 1930-х гг. могла быть направлена молодежь, как это было сделано в 1956 г. по массовому комсо­мольскому призыву.

         Другая альтернатива заключалась в методах эксплуатации заключенных, которые могли быть существенно мягче, что позволило бы сохранить жизни тысяч людей. И такие попытки периодически предпринимались в реальности. Так называемый «берзинский пе­риод» деятельности Дальстроя исследователи называют мягким, «либераль­ным»[113]. Заключенные, хотя и выполняли самые тяжелые виды физического труда, получали заработную плату, денежные премии, трудовые зачеты. С конца 1937 г. положение заключенных серьезно ухудшилось, многие льготы, и послабления режима были отменены, что в свою очередь привело к повышенной смертности лагерного населения. В военный период на определенном этапе вновь после­довало смягчение режима, руководство Дальстроя заботилось о поддержа­нии работоспособности заключенных. В послевоенный период, с 1949 г. для заключенных восстановили гарантированную заработную плату и пи­тание. За перевыполнение планов заключенных переводили в категорию расконвоированных, им сокращали сроки, освобождали досрочно. Фак­тически эти меры приближали их к положению вольнонаемных и давали положитель­ный эффект.

         Следующая альтернатива заключается в том, что многие исследовате­ли принимают как аксиому необходимость именно таких объемов добычи золота, какие были на Колыме, прежде всего, в предвоенный период. Вопрос о том,  насколько могла обойтись страна не такими объема­ми, а не на треть, наполовину меньшими даже не ставился, однако он имеет полное право на существование. Как известно в первую пятилетку индустриализация СССР обошлась вообще без колымского золота. Зо­лотодобывающие организации Главзолото (в которую Дальстрой не входил) в 1930-е гг. давали большое количество валютного металла – 31,6 т в 1932 г., 85,5 т – в 1937 г., 79,3 т – в 1940 г.  Это данные только по добыче золота из недр, кроме того, оно поступало от попутной добычи, через скупку от населения и других источников. Реально в распоряжении властей валютного металла было еще больше[114].

         Архивные документы позволяют несколько приблизиться к закрытой ранее информации о реализации золота за рубежом на различные нужды государства. Так, например, в 1934 г. на экспорт Внешторгу было сдано 15665 кг или 23% от общего поступления  золота за этот год из недр и от попутной добычи[115]. Как видно, не подавляющая часть полученного золота, не половина, а меньше четверти ушло на заграничные операции. При этом 1934 г. – это второй год второй пятилетки, – время активного продолжения индустриального строительства и развития производственных мощностей в СССР.

         Ситуация в стране в целом позволяла потратить некоторое время на вполне нормальную организацию золотодобывающих работ на Северо-Востоке. Многие тонны Колымского золота вполне могли быть добыты и несколько позже – не в 1934 г., а в 1938–1939 гг. Даже если бы Колыма в предвоенный период дала бы и в половину меньше металла, чем это сделал Дальстрой, – это не грозило экономическим коллапсом, не ослабляло обороноспособность. При этом понятно, что золото Колымы было весьма востребованным для руководства страны высоко ликвидным ресурсом.

         Первоначальный «успех» массового использования мускульного труда заключенных прошел достаточно быстро. Далее потребовалась полномасштабная механизация горных работ, поэтому исходя именно из реалий 1930-х гг., проводимой индустриализации, обращение к принудительному, фактически рабскому труду заключенных являлось техническим, а в более широком смысле – и общественным, историческим регрессом.  

В лагерях Дальстроя, как и в других ИТЛ, погибло или не смогло  реализовать свой творческий потенциал огромное количество одаренных людей. Едва выжили и смогли продолжить карьеру знаменитый ракетоконструктор С.П. Королев, генерал А.В. Горбатов, артист Г. Жже­нов. Однако подавляющее большинство выживших вынуждены были остаться на Колыме, их время было упущено. Многие исследователи уже указывали, что таланты и профессионализм сотен тысяч узников лагерей могли принести значительную пользу, не будь они репрессированы. Для личности лагерное время – это трагедия, катастрофа, «темное пятно» в жизни, и даже «ад» (М.С. Ротфорт: «Колыма – круги ада»).

Таким образом, освоение Северо-Востока требовало огромных уси­лий и в ограниченные сроки, но государство в первой половине 1930-х гг. далеко не исчерпало все возможности более приемлемых (не экстраординарных) способов развития горной промышленности в регионе. Выбор модели освоения был определен скорее субъективными предпочтениями правящих верхов, чем объективными факторами. Исторический урок деятельности Дальстроя заключается в том, что необходимо  учитывать этот тяжелый опыт, осозна­вать его негативные последствия, реальность альтернативных путей развития и, прежде всего для того, чтобы не доби­ваться временных экономических «успехов», дорогой ценой многих тысяч человеческих жизней и искалеченных судеб.

 

  

Информативность и достоверность устных воспоминаний (архивоведческий аспект)

 

О.С. Иванова

(БГУ, Белоруссия, к.и.н.)

 

Подходы устной истории[116], на сегодняшний день, уже не являются новыми, а скорее востребованным в актуальной ситуации: они, по мнению ряда исследователей, использовались ещё Геродотом, автором же современного понимания традиционно считается профессор Колумбийского университета А. Невинс (1940-е гг.).  На постсоветском пространстве на методы  устной истории ученые обратили внимание в 80-е гг. ХХ в. Наибольший всплеск интереса наблюдался, начиная с 90-х гг., когда начался активный поиск источников для альтернативных исторических исследований. Он сопровождался и сопровождается активными дискуссиями и критикой со стороны так называемых «традиционных» историков.

В Беларуси «первооткрывателями» устной истории по праву могут считаться этнографы, фольклористы, а также журналисты. С начала 1990-х гг. сбор устных воспоминаний[117] начался с новой силой. К этой работе подключились различные научные учреждения и общественные организации: Институт истории НАН Беларуси, Республиканский институт высшей школы, центр гендерных исследований при Европейском гуманитарном университете, общественное объединение «Дыярыюш», общественные проекты «Пакаяньне» и «Беларуская нацыянальная памяць» и др. Сбор устных воспоминаний проводился профессиональными историками Н. Стужинской, А. Смаленчуком, И. Романовой, И. Маховской, И. Кашталян, и др., а также краеведами, языковедами, журналистами[118]. Наиболее  актуальными темами и поводом для сбора воспоминаний стали темы репресий, жизни в Западной Беларуси, неизвестные биографии лиц оказавших существенное влияние на формирование белорусской государственности и культуры, история повседневности, история местностей, организаций, различных социальных, этнических, религиозных груп.

За двадцать лет в Беларуси накоплен достаточно объемный и ценнейший комплекс источников по устной истории. Возникает вопрос об их архивном хранении, в противном случае серьезной становится угроза их утраты. Проектирование эффективной системы архивного хранения устных воспоминаний открывает не только возможности сохранения документов, но и их поиска, удостоверения, а также  развития основных направлений использования, с учетом методологических особенностей устной истории.

Проблема архивного хранения устных воспоминаний уже неоднократно ставилась как «устными историками» А. Невинсом,  П. Томпсоном и др., так и непосредственно архивоведами и архивистами В.Н. Гармашем, Д.Н. Хубовой[119] и др. В архивоведении данный вопрос можно отнести к направлению деятельности т.н. антропологических архивов (или архивов личного происхождения), основной задачей которых является обеспечение возможности каждого человека сохранить о себе память[120].

Система архивного хранения устных воспоминаний в зависимости от субъектов, участвующих в создании источника, включает ряд элементов (стадий)[121]:

1.                 сбор интервью (постановка целей и задач, составление вопросника, поиск респондентов). Действующие субъекты: интервьюер – респондент;

2.                 архивирование (комплектование, научное описание и регистрация, транскрибирование, обеспечение условий хранения). Действующие субъекты: архивист (транксрибатор) – интервьюер (владелец коллекции воспоминаний);

3.                 доступ и направления использования. Действующие субъекты: архивист – пользователь.

Несомненно, что круг проблем возникающих на данных этапах, достаточно широк и в целом исчерпывающе изложен в вышеупомянутой работе Д.Н. Хубовой. Здесь бы хотелось коснуться тех из них, которые наиболее всего влияют на информативность и достоверность устного воспоминания как исторического источника.

Д.Н. Хубова в своей работе очень точно определяет разницу подходов архивиста и историка к сбору воспоминаний: для архивиста интервью и респондент являются целью, а для историка – средством получения информации. Т.е. архивист ставит своей целью получение максимально полной информации, которой владеет респондент, историк – только информации, необходимой ему для исследования. Тем не менее, очевидная «ограниченность» историка тематическими рамками на практике существенно корректируется возможностями респондента, который находится в центре повествования, трактует события через призму своего субъективного восприятия, «стирая» жёсткие рамки. Проблема же архивиста, наоборот, заключается в отсутствии границ, единственным его ограничением является сам респондент, его способность и желание поделится информацией. Для архивиста, в этом случае нет информации важной и не важной, существенным является только её наличие, однако особенности информации требуют фиксации в описаниях.

Влияние интервьюера на содержание устного воспоминания может быть различным[122]:

1. интервью может практически полностью создаваться интервьюером исходя из знания ситуации. В этом случае  респондент лишь отвечает на непосредственные вопросы интервьюера, часто односложно;

2. интервью направляется интервьюером, на вопросы респондент отвечает легко и полно, при этом не дает информацию самостоятельно;

3. интервью создается респондентом, редкие вопросы интерьера создают повод для целостного воспоминания;

4. интервью полностью создается респондентом, интервьюер выступает лишь в качестве слушателя.

Подобные определения, даваемые при описании интервью на стадии архивации, расширяют возможности определения пользователем информативной значимости конкретного интервью, сокращая временные затраты на его прослушивание и анализ.

Встраивание отдельного воспоминания в систему архивного хранения позволяет придать ему достоверность (легальность, проверяемость), отраженную в архивном шифре.

Таким образом, этап архивирования, на котором происходит описание интервью и их встраивание в систему архивного хранения (легализация, удостоверение), может являться определяющим не только для последующего использования устных воспоминаний в научных исследованиях, но и  определять методику и даже цели сбора интервью, существенно повышая их информативность и достоверность.

 

ИТЛ ВОЛГОСТРОЯ В 1935-1953 ГГ.: ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ТРУДОВОЙ КОНТИНГЕНТ И ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ТРУД НА ОБЪЕКТАХ ГИДРОСТРОИТЕЛЬСТВА

 

В.А. Ильяшенко

(МГУ)

 

Вопрос о роли производственных главков НКВД-МВД в реализации задач сталинской форсированной индустриализации стал в последние годы предметом исследования целого ряда российских и зарубежных историков. С начала 1930-х гг. и вплоть до смерти Сталина трудовой контингент ГУЛАГа составлял заметную часть рабочей силы ряда отраслей промышленности страны.

Немалое место в планах советского руководства занимало промышленное строительство, связанное с водными путями. Одной из первых крупнейших строек, на которых использовался труд заключенных, стал знаменитый ББК – Беломорско-Балтийский канал. После него был Волго-Балтийский водный путь, строительство других крупных гидроузлов, в том числе гидроузлы и гидроэлектростанции на р. Волге («Волжский каскад»), которыми занималось управление строительства гидротехнических узлов на р. Волга «Волгострой», в том числе самый большой лагерь управления —  Волжский ИТЛ (ИТЛ Волгостроя, Волголаг).

Анализ архивных материалов Государственного архива Российской Федерации (Ф. 9414 – фонд ГУЛАГа и Ф. 9401 – фонд НКВД-МВД, а также материалы региональных архивов) дает достаточно полное представление о деятельности лагеря. 07.12.1935 г. в соответствии с постановлением СНК № 2074 от 14.09.35 на р. Волге, с управлением в с. Переборы Ярославской области был организован ИТЛ[123], основной задачей которого было строительство и впоследствии обслуживание Рыбинского, Угличского, Б. Шекснинского гидроузлов, Угличской ГЭС[124]. Общая стоимость строительства по проекту составляла 1.6 млрд. рублей. Целью строительства этих гидроузлов было создание водохранилища в районе Молого-Шекснинского междуречья (сейчас Рыбинское водохранилище) и обеспечение судоходного подхода к каналу Москва-Волга. За время своего существования лагерь претерпевал различные изменения, менялось его название, подчинение – сначала он подчинялся ГУЛАГу, с осени 1940 до осени 1941 г. – ГУЛГТС, с 1944 по 1946 гг. – ГУЛПС, менялись его основные задачи – от строительства гидроузлов и их обслуживания до военного производства и легкой промышленности.

Лагерь существовал до 1953 года — в апреле этого года лагерь, переданный в ведение Министерства юстиции СССР, был расформирован[125]. Кроме проведения работ по постройке гидротехнических сооружений лагерь занимался постройкой железной дороги Калязин-Углич, шоссейными работами и в связи с тем, что при создании водохранилища в зону затопления попадала большая территория (в том числе старинный город Молога), ИТЛ проводил работы по переносу селений из затопляемой зоны в количестве около 37000 хозяйств. Во время Великой Отечественной войны основной задачей лагеря стало обслуживание гидроузлов, а также производство оборонной продукции и лесозаготовки, а в конце существования лагеря в его задачи входило также и сельское хозяйство, рыбная ловля и др.[126]

Волжский ИТЛ во время строительства гидроузлов был одним из крупнейших лагерей в стране. Численность заключенных достигала 96000 человек в 1941 г. О важности этого строительства говорит также и то, что его начальником был назначен ст. майор ГБ Я.Д. Рапопорт, который в это же время являлся зам. начальника ГУЛАГа и начальником ГУЛГТС НКВД.

Несмотря на то, что начатые в 1935 г. работы по строительству гидроузлов на Волге планировалось закончить к навигации 1939 г., сроки выдержаны не были, строительство задерживалось, пересматривались планы, финансирование. К концу лета 1945 г. было сдано пять агрегатов из планируемых восьми, а последний агрегат Рыбинской ГЭС был сдан в эксплуатацию в 1950 г. План не выполнялся по разным причинам: несвоевременное поступление рабочей силы, низкая производительность труда, слабое использование экскаваторов и гидромониторов — например, в 1937 г. «не более 60% своей нормативной производительности». На протяжении всего 1937 г. отсутствовал технический проект, рабочие чертежи не всегда поступали вовремя в распоряжение строителей — из-за этого происходили сильные задержки в работе, а, кроме того, подобные проблемы «явились одной из причин производства 300 тыс. кубометров внепроектных земляных работ»[127]. Кроме того, бетонные комбинаты, которые должны были обеспечивать Волгострой, вводились в эксплуатацию с опозданием – в основном потому, что оборудование для них поставлялось «несвоевременно и некомплектно», а также из-за отсутствия квалифицированной рабочей силы и административно-технического персонала.

Несмотря на важность строительства, в бухгалтерских отчетах лагеря постоянно идет речь о невыполнении плана. Например, в 1936 г. план в целом по Волгострою «был выполнен всего на 65.1%, в том числе:

·        по земляным работам — 80,1%

·        по бетонным работам — 28,1%

·        по прочим основным работам — 38,1%

·        по гражданскому строительству — 106,0%

·        по дорожному строительству — 109,2%

·        по переносу строений — 89,2%»[128]

Это объясняется не только нерациональным использованием техники, но и низкой производительностью труда заключенных. Архивные материалы позволяют проследить изменения в численности и структуре рабочей силы Волгостроя, получить сравнительные оценки производительности труда, условий жизни заключенных.

 

Преобразования в сфере духовной цензуры в эпоху императора Александра II

 

Д.А. Карпук

(СПбГУ)

 

Исследования по истории цензуры стали выходить в России еще в 60-е гг. XIX века. Современные исследователи дореволюционную историографию цензуры разделяют на две неравные части: «официозно-охранительную» и «буржуазно-либеральную»[129]. Принципиальное расхождение между авторами этих направлений заключаются в том, что первые считали инициатором пересмотра законов о печати государственную власть[130], а вторые, критикуя первых, настаивали на том, что изменения правительственной политики в области печати происходили под усиливающимся давлением общественного мнения[131]. В постсоветский период количество общих работ по истории цензуры, в сравнении с периодом советским[132], увеличилось[133]. В начале XXI века к данной проблематике обращаются все больше исследователей[134].

Однако при всем обилии работ по истории цензуры, приходится констатировать, что история духовной цензуры, если не считать нескольких обобщающих очерков[135], до сих пор не становилась предметом отдельного исследования. Из имеющихся в наличии дореволюционных работ по данной проблематике можно назвать только цикл статей Т.В. Барсова, рассматривающего историю духовной цензуры только до начала XIX века[136], и монографию А.Н. Котовича, который ограничивает свое исследование первой половиной XIX века[137]. Положение духовной цензуры во второй половине XIX – начале XX вв. вообще не было предметом отдельного исследования. Вместе с тем, духовная цензура в XIX в. считалась современниками одной из самых строгих, поэтому процесс ее институционализации и взаимодействия со светской цензурой, а также влияние не только на собственно церковную, но и на светскую литературу, представляет особый интерес.

Вплоть до начала XVIII века весь процесс контроля духовной литературы носил спорадический характер. Указы издавались по мере необходимости, а собственно цензурный контроль возлагался на книжных справщиков, чью деятельность, в свою очередь, контролировало священноначалие.

В 1720 г., 5 октября, вышел указ Сената о запрете печать церковные книги без предварительной цензуры. В 1721 г. был издан главный церковный законодательный документ всего синодального периода «Духовный регламент», согласно которому цензорские обязанности возлагались на членов Священного Синода[138]. Существенные изменения в вопросе о духовной цензуре произошли при императоре Павле Ι, когда был создан цензурный комитет в Москве, располагавшийся в Донском монастыре.

В период правления императора Александра I разработка законодательной базы в области цензуры была продолжена. Первый цензурный устав 1804 г. включал в себя как светскую, так и духовную цензуру. Собственно устав духовной цензуры был утвержден 22 апреля 1828 г. Согласно этому документу, а также уставу духовных академий 1808-1814 гг., цензурные комитеты учреждались при духовных академиях. Центральными комитетами становились столичные: Санкт-Петербургский и Московский. Полномочия двух других, Киевского и Казанского, при соответствующих академиях, были незначительными.

Ситуация в ведомстве духовной цензуры существенным образом начинает меняться с середины 50-х гг. XIX века, когда цензорские полномочия щедро раздаются как отдельным лицам, так и организациям. В частности, в некоторых епархиях с 1860 г. начинают издаваться «Епархиальные ведомости», цензура которых была поставлена под контроль правящего архиерея, который, в свою очередь, назначал особого цензора из числа духовенства. К концу 60-х гг. число таких особых цензоров доходило уже до 30 человек. Кроме того, согласно новому академическому уставу 1869 г. цензурные комитеты выделялись из состава академий и становились отдельными структурными подразделениями.

В январе 1870 г. при Св. Синоде была учреждена комиссия для пересмотра действующих постановлений о духовной цензуре под председательством архиепископа Макария (Булгакова), чтобы на законодательном уровне закрепить произошедшие изменения. По итогам заседаний был составлен проект изменений[139]. Св. Синод высказался за осуществление представленных предложений. Однако согласно Высочайшему повелению от 21 декабря 1870 г. проект был передан на рассмотрение учрежденной 2 ноября 1869 г. комиссии статс-секретаря С.И. Урусова. Впоследствии проект дальнейшего движения не получил, как и все работы этой комиссии относительно реформ гражданской цензуры. Попытка реформирования духовной цензуры в 1870-1871 гг. представляет для истории этого ведомства особый интерес. Ведь именно тогда были предложены такие варианты, благодаря которым духовная цензура могла стать более либеральной.

В 1881 г., при обер-прокуроре Св. Синода К.П. Победоносцеве, была предпринята еще одна попытка произвести преобразования в сфере духовной цензуры. Однако все изменения были ограничены «штукатурными работами», сводившимися к изменению количества членов цензурных комитетов и выделяемых на содержание комитетов денежных сумм.

Вплоть до 1905 г. периодически продолжали выходить указы Св. Синода, касающиеся отдельных частных вопросов духовной печати, разъясняющие разные стороны духовной цензуры[140], однако пересмотра устава 1828 г. так и произошло и он формально оставался главным законодательным документом для духовных цензурных комитетов вплоть до 1917 г. 

Вопрос о духовной цензуры в рамках Русской православной церкви в настоящее время не является больше достоянием прошлого. Дело в том, что в 2008 г. архиерейский собор Русской церкви принял определение «О вопросах внутренней жизни и внешней деятельности Русской Православной Церкви», в котором, с одной стороны, положительно оценивалось состояние церковного издательского дела. С другой стороны, священноначалие постановило сделать «необходимым обязательное получение благословения епархиального Преосвященного на выпуск православных изданий, выходящих на территории его епархии, и ведение централизованного учета этих изданий на общецерковном уровне»[141]. Осуществление рецензирования всех церковных изданий поручено издательскому совету Русской православной церкви[142], который в настоящее время осуществляет не только предварительную, но и карательную цензуру.

 

СТАЛИН И СТАЛИНСКАЯ ЭПОХА

 

К. Картман

(Холи Кросс Колледж, Великобритания)

 

Личность Сталина находится сегодня в центре внимания, как политиков, так и обывателей, как историков, так и деятелей искусства: исторические исследования, статьи в журналах, фильмы. Это неслучайно, поскольку этот человек более 30-ти лет находился у руля управления одной из великих держав мира. Еще он управлял целой группой стран, которую называли «социалистическим лагерем». И каждое новое поколение хочет постичь тайну этой личности и того явления, которое с наибольшей силой проявилось в этой личности. Обычно этому явлению дают имя «культ личности».

Но авторитарные методы управления были характерны для всех вождей Советской России. После прихода большевиков к власти в поведении Льва Троцкого, Григория Зиновьева, Иосифа Сталина такие черты проявились наиболее ярко. После смерти Владимира Ленина внутри партийного руководства началась борьба за лидерство, и претенденты на «партийную корону» вступили в яростную схватку. В итоге победил И.В. Сталин.

Опубликованные документы говорят о том, что на партийных съездах и конференциях до конца 20-х гг. ХХ века звучали голоса тех, кто попытался обратить внимание «товарищей по партии» по те черты характера Сталина, которые уже говорили о приближающейся эре «жесткого лидерства».

Существовало «Письмо съезду» Ленин, где тот давал характеристику партийным лидерам. Там говорилось о Сталине, и Ленине предлагал переместить Сталина с поста генерального секретаря из-за склонности к «культовой болезни». Но, насколько известно, это письмо не было воспринято всерьез, оно расценивалось как проявление острого соперничества в борьбе за лидерство.

         В конце 20-х — начале 30-х гг. Сталин захватил лидерство в партии и стал фактическим руководителем СССР вплоть до смерти в 1953 г. За эти годы идеологические службы СССР сформировали идеологию культа его личности, и это имело самые тяжелые последствия для Советской России.

 О культе личности Сталина написано очень много интересных исследований. Большинство авторов считают, что культ личности Сталина возник как неизбежный результат антидемократических принципов, которыми руководствовалась сама партия. Некоторые авторы считают, что культ личности заложен в самой социалистической идее. С конца 80-х гг. в исторической литературе в России появилась тенденция разделять понятия: Сталин, сталинщина, сталинизм. Но для западного обывателя все эти понятия практически едины: жесткий вождь, жесткая политика, жесткое общество. Имея неограниченную власть, И.В. Сталин допустил жестокий произвол, подавлял человека морально и физически. Создалась такая обстановка, при которой человек не мог проявить свою волю. Массовые аресты и ссылки тысяч и тысяч людей, казнь без суда и нормального следствия порождали неуверенность, вызывали страх и даже озлобление.

Позже, после смерти И.В. Сталина будет принято Постановление «О преодолении культа личности и его последствий», но в этом документе не был дан ясный ответ на вопрос: почему возник культ личности. 

         Сегодня мы знаем, что со временем Сталин и круг близких к нему функционеров партии выработали целую систему репрессивного механизма. Представлялись  списки осужденных с указанием меры наказания, и И.В. Сталин заставлял лиц из своего окружения ставить под этими списками свои подписи.

Но при этом отношение  массы тоталитарных индивидов к И.В. Сталину было интимно-психологическим и личностным: он был для них не просто символическим знаком новой идеологии и политической практики, но еще и яркой индивидуальностью. Его индивидуальные качества срослись с символическими, и в этой системе он заменил в СССР место Бога. Символические ритуалы и обязательные комплименты в его адрес заменяли молитву и были ритуальным элементом существования и осуществления тоталитарной власти каждым на своем месте. Исчезновение личностного символа системы изменило духовную атмосферу внутри ее. Новые поколения как бы вышли из-под влияния той идеологической и психологической силы, которая формировала в каждом качества тоталитарного индивида.

Было бы неправильно не признать реальные успехи сталинского режима, использовавшего мобилизационную экономику для укрепления государства: была создана мощная промышленность, решены вопросы массового и элитарного образования, развивались наука, система здравоохранения страны, была создана сильная армия, которая особенно ярко проявила себя в годы Второй мировой войны.  

После смерти вождя система сталинизма угасла, и его преемник Никита Хрущев не смог стать таким же ярким вождем, как «вождь народов». Эпоха Сталина ушла вместе с ним.

 

Проблема бюрократии в анархистской доктрине М.А. Бакунина

 

А.М. Козлова

(МГУ)

 

Михаил Александрович Бакунин – выдающийся политический мыслитель XIX столетия, один из самых ярких приверженцев анархизма. Его труды многогранны и отличаются непоследовательностью взглядов и идей. «По характеру своей индивидуальности, во многом обусловившей жизненные перипетии и отразившейся в особенностях его теоретического поиска, Бакунин предстает перед нами, прежде всего, «практическим революционером», человеком, в котором, по свидетельству А.И. Герцена, «лежал зародыш колоссальной деятельности»[143]. В своем идейно-политическом развитии Бакунин прошел долгий путь от стойкого апологета государственности до ярого революционера-анархиста.

В своих трудах мыслитель поднимает множество социальных проблем,  причины которых, по его мнению, коренятся в государственной организации общества, основанной на насилии и угнетении народа. Одной из центральных проблем, которая лейтмотивом проходит через все главные произведения Бакунина, стала проблема бюрократии, которая по сей день не теряет своей актуальности и является одной из злободневных проблем общества.

Особое внимание в своих работах Бакунин уделяет российской бюрократической системе, которую оценивает как систему взяточничества и продажности. Мыслитель часто размышляет о социально-политической ситуации в стране и старается найти опору царского правления и приходит к мнению, что народ уже давно перестал быть тем социальным столпом, на который опирается монархия. Говоря об опорах русской монархии, Бакунин также отвергает армию и духовенство. После чего его внимание привлекает российская бюрократическая система, которую он впервые подробно охарактеризовал. Он выделил несколько характерных черт российского чиновничества.

Прежде всего, Бакунин отметил иерархичность бюрократического аппарата Российской Империи. «Чиновный мир есть хорошо расчлененное целое, лестница, состоящая из бесчисленных ступенек, из которых нельзя пропустить ни одной, если хочешь достичь вершины, царя. Недаром сказано в поговорке: до неба высоко, до царя далеко»[144]. 

Бакунин сравнивает чиновничество с болотом полным кровососущих пиявок, которые то и дело подвергают народ наглому обману и тирании. Добиться правосудия при такой системе нет возможности, ведь «все жалобы застревают по дороге в Петербург в канцеляриях высокопоставленных мошенников». Таким образом, русское чиновничество Бакунин представляет как единый организм с тесно сплетенными внутри него нитями, перед которыми даже закоренелый немецкий бюрократ, по утверждению автора, может прийти в немое изумление.

Другой важной особенностью бюрократии в России, является ее коррупционность. «Начиная с наивысшей точки этой пирамиды до самого ее основания, все чиновники воруют самым циничным образом. Это настолько установившийся порядок и до такой степени считается присущим службе, что старший чиновник попрекает младшего тем, что тот‑де для своего служебного положения (Tschin) слишком  много крадет»[145].

Рассуждая о продажности российского чиновничества, Бакунин приходит к интересному выводу. Он утверждает, что обман в нашей стране настолько укоренился, что чиновник, который имеет идеальное представление о долге и чести, будет рассматриваться всеми как враг, он будет белой вороной в черном обществе, если не станет делать то же, что и другие. «Честный человек среди воров должен погибнуть. Без его ведома, с помощью подлога соответствующих документов, его или сделают соучастником преступления, или объявят политически неблагонадежным, и горе ему, если он в обоих этих случаях не обеспечен сильным покровительством при дворе. Он должен уйти, «он якобинец, он не хочет брать!» — говорят о нем, и высшие начальники из собственных интересов помогают освободиться от чудака, который позволяет себе иметь иное представление о государственной службе»[146].

Видимость – это все, что требуется в России от хорошего чиновника, — рассуждает Бакунин. Только видимость может приносить доход и повышения по службе, «существо же ведет в Сибирь». Исходя из этого, автор приходит к выводу, что, несмотря на кажущуюся организацию, в рядах российской бюрократии существует самая большая дезорганизация, которая является очередной важной характеристикой чиновничьего мира. Этот мир воров за многие поколения настолько разросся, что перестал контролироваться, кем бы то ни было. «Нет такого сенатора, такого министра, такого начальника департамента в Петербурге или в провинции, который не воровал бы. Даже жены чиновников используют эту привилегию своих мужей, и супруга министра полиции Бенкендорфа привозила целые пароходы, полные контрабандного товара, в Кронштадтский порт и содержала, через посредство своих крепостных служанок, большие торговые склады»[147].

Даже царь не имеет больше власти над чиновниками. Он предпринимал попытки положить конец такому положению дел, но те действия, которые предпринимались, были похожи на удары прутьями по воде, несколько капель которой брызжут и, падая на берег, высыхают, не уменьшая количество воды.  Огромная численность воров делает невозможной любую реформу.

Бюрократия стала действительным правителем России, благодаря своей многочисленности и отсутствия какого-либо контроля над ее действиями. «По ее могущественным ступеням доходят приказы царя до народа, по ним подымаются просьбы и жалобы народа к царю, но все это только с согласия самих чиновников. Если приказ сверху кажется им подозрительным и угрожающим их безопасности, то он, правда, тут же получает движение, даже, быть может, и опубликовывается, но только не исполняется, так как народ и частные лица не могут добиться его исполнения; их просьбы и жалобы не приводят, ни к каким результатам, даже золото не действует на высших ступенях, так как сумма недостаточно соответствует чину; одним словом, до неба высоко, до царя далеко!»[148]

Подводя итоги своих рассуждений, Бакунин сделал вывод, что естественным следствием такой грабительской системы чиновников в России, стало бесконечное озлобление народа против этого класса, озлобление, которое превышает ненависть к дворянству. «Чиновный мир, который, как мы видим, предписывает царю, законы или же исполняет царские приказы, когда это ему заблагорассудится, не является больше орудием престола, а, скорее, могущественным орудием революции, которой он приносит в жертву самого себя вместе с царем»[149].

Таким образом, бюрократия является, по мнению Бакунина, своеобразным зарядом для пороховой бочки, которая в любое мгновение может взорваться и привести к гибели монархии и освобождению народа. В знаменитой работе «Исповедь», которую Бакунин пишет в Петропавловской крепости по настоянию Николая I, он предлагает выход сложившейся ситуации только в воспитании таких качеств в чиновнике как «благородство чувств, самостоятельность мысли, гордая безбоязненность чистой совести, уважение человеческого достоинства в себе и в других, а, наконец, и публичное презрение ко всем бесчестным, бесчеловечным людям, общественный стыд, общественная совесть!»[150]. Но эти качества, утверждает писатель, можно воспитать только в свободном обществе, а не там, где преобладает рабство и страх.  И только революция, считает мыслитель, способна положить конец угнетению народа, раз и навсегда освободить Россию от тирании чиновника.

 

Издания западноевропейских средневековых грамот в России XX века

 

Н.А. Комочев

(ИАИ РГГУ, к.и.н.)

 

В обобщающих работах по истории отечественной и зарубежной археографии традиционно отсутствует раздел, посвященный изданиям западноевропейских источников российских собраний[151], и в стороне остается довольно значительный в качественном отношении комплекс публикаций.   

Издания данной группы, подготовленные специалистами по всеобщей истории, закономерно рассматривать как наиболее яркие достижения отечественной медиевистики XX века. Очевидно и то, что подготовка иноязычных средневековых источников требует особой археографической подготовки. Именно источники определяют археографическую специфику изданий, которые с методической точки зрения отличаются от изданий источников российской истории. В частности, рассматриваемые издания испытали на себе непосредственное влияние традиций западноевропейской археографии. Все это делает актуальным обращение к отечественному опыту публикации западноевропейских средневековых актов, рассматривая его как самостоятельное направление российской археографии XX века.     

Крупнейшим изданием западноевропейских средневековых актов, подготовленным в нашей стране, является публикация грамот Кремоны из собрания Института истории АН (Санкт-Петербург)[152].

Первый выпуск, включающий 165 грамот за 960-1227 гг., вышел в 1937 г[153]. На тот момент из всего числа опубликованных в нем актов было издано только 8 грамот, все издания в публикации учитывались. Акты сохранились в составе коллекции Н.П. Лихачева, приобретенной им в конце XIX – начале XX вв.[154]. Собрание принадлежало архиву кремонской епископии, который был распылен между разными архивохранилищами. Это объясняет тот факт, что сводного издания актов кремонских епископов в Европе сделано не было и всего на момент выхода в свет издания насчитывалось около 500 изданных актов Кремоны VIII-XIII вв.[155] На этом фоне советское издание явилось большим международным событием.

Первый опыт изучения собрания кремонских актов Академии наук был сделан О.А. Добиаш-Рождественской в 1920-е гг. В описании и копировании грамот участвовали ее слушатели (около 35 человек), сделавшие примерно 60 копий актов[156]. Издание документов было включено в план Института истории в 1932 г. Транскрипция актов и их сверка с изданиями проводилась С.А. Аннинским в 1933-1934 гг. Через год издание было уже готово, оно вышло с историческим предисловием О.А. Добиаш-Рождественской и под ее редакцией, общую редакцию осуществил А.С. Орлов.

В историографии издание нередко рассматривается как заслуга в первую очередь О.А. Добиаш-Рождественской, или даже как исключительно ее заслуга[157]. Между тем, хотя инициатива и принадлежит О.А. Добиаш-Рождественской, основная работа по подготовке издания была проведена С.А. Аннинским.

Сергей Александрович Аннинский (1891-1942) – фигура в своем роде исключительная. Выпускник Историко-филологичского института в Санкт-Петербурге и Архивных курсов при Петроградском археологическом институте, он работал в Ленинградском отделении Центрархива, а затем являлся ученым хранителем рукописного отделения БАН[158]. За очень короткий срок ему удалось сделать чрезвычайно много, особенно велика его роль в деле публикации источников различных эпох на разных иностранных языках (он владел шестью языками, при этом в совершенстве классической и средневековой латынью).

Введение С.А. Аннинского к сборнику оказалось очень удачным, его влияние чувствуется и в последующих изданиях. Подробно были рассмотрены: происхождение коллекции грамот; предыдущие европейские издания; состав издаваемых грамот (хронология, классификация); целые исследования посвящены нотариям (62 человека), хронологии грамот, дорсальным надписям. В конце введения приведены правила передачи текста грамот.

Текст самих документов дан с учетом разночтений. За порядковым номером следует заголовок, данный в глагольной форме на латинском языке, что соответствует традициям западной актовой археографии[159]. Указаны место составления грамоты (для обозначения этого термина С.А. Аннинский пользовался выражением „локальная лата“ – буквальный перевод с date de lieu), дата, размер, а также предшествующие публикации. То, что заголовки к грамотам сделаны на латинском языке, компенсировано наличием перечня актов по содержанию, представляющим собой перевод заголовков. В качестве приложений фотографически воспроизведены знаки нотариев. В издании имеются именной и географический указатели, содержание (на русском языке), на вклейках даны фотографии 7 актов.

В рецензии издание „Актов Кремоны“ было оценено как „превосходное“ издание, причем отмечалось его большое международное значение, личный вклад С.А. Аннинского (при этом были перепутаны его инициалы)[160]. Издание уже после войны стало основой для изучения истории землевладения в средневековой Кремоне[161]. 

Почти одновременно с «Актами Кремоны» выходят еще две публикации средневековых грамот С.А. Аннинского. Им был издан по подлиннику диплом Оттона I от 18 апреля 969 г[162]. Подлинник до этого считался утраченным и в MGH акт был издан по ранним изданиям XVII-XVIII вв. С.А. Аннинский приводит достаточно подробное описание внешней формы грамоты, с указанием основных особенностей подлинника, размеров, дорсальных надписей. Особого внимания заслуживают страницы, на которых публикатором уточняются писец и диктатор грамоты – анализ при этом проведен в традициях западной дипломатики. При этом С.А. Аннинский, насколько известно, впервые в отечественной историографии в полной мере использовал латинскую схему деления формуляра, употребив термины invocatio, intitulatio, arenga, promulgatio, narratio, dispositio, corroboratio, signatio.

Текст грамоты передан по-латыни, без перевода на русский язык, заголовок (с глагольной формой) дан также по-латыни. Учтены все разночтения по сравнению со списками, рассматриваемыми в MGH, предшествующие публикации. Правила передачи текста оговорены. Публикация снабжена фотографическим изображением источника с приложенной линейкой, что позволяет оценить реальные размеры подлинника. Содержание статьи в несколько сокращенном виде повторено С.А. Аннинским в том же сборнике на латинском языке. Сама публикация и статья выполнены С.А. Аннинским на очень высоком уровне и по своему характеру соответствуют традициям MGH.

В том же сборнике С.А. Аннинский публикует еще одну грамоту, но по несколько другим правилам. Был издан диплом императора Гвидо, подтверждающий пожалование императрице Агельтруде монастыря святой Агаты в Павии от 21 февраля 891 г.[163]. Подлинник диплома не был до того известен, всего от императора Гвидо было известно на момент публикации 11 подлинных актов, издаваемый в данном случае – двенадцатый. С.А. Аннинский достаточно подробно рассмотрел канцелярское происхождение грамоты на основании почерка, подписей, удостоверительных знаков. Заголовок грамоты в данном случае составлен по-русски. Текст передан с учетом известных разночтений, указаны все списки грамоты, издания, регесты и упоминания в литературе. Имеется фотографическое воспроизведение грамоты с линейкой. Сокращенный текст этой же статьи передан С.А. Аннинским на этот раз по-итальянски.

Вторая часть издания актов Кремоны вышла в 1961 г. и включает 90 актов за 1228-1500 гг.[164]. Исторический очерк написан Е.Ч. Скржинской, а археографическое введение – Л. Катушкиной и В. Рутенбургом. Введение по своей структуре написано в традициях введения С.А. Аннинского и носит исследовательский характер. Правда, во введении не указано, издавались ли публикуемые документы ранее, таким образом, предшествующие издания в данном случае не учитывались.

Тексты документов опубликованы на латинском языке без перевода. Заголовки сделаны на русском языке (в глагольной форме), указываются место выдачи, дата, размер. Оглавление содержит краткое название документов на латинском языке. Имеются указатель имен нотариев с воспроизведением нотариальных знаков, именной  географический указатели, 13 вклеек с фотографиями грамот.

В рецензии на издание грамот Кремоны было отмечено его большое значение для исторической науки, высокую оценку дали Г. Острогорский, У. Гвальяцини, Р. Морген, Ж. ле Гофф, Э. Вернер и др.[165].  

Таким образом, корпус средневековых грамот Кремоны из собрания Академии наук с выходом второго тома может считаться изданным. Правда, возможны находки новых источников. Еще в 1960-е гг. были изданы два акта 1150 г., которые публикатор по ряду косвенных признаков отнес к корпусу кремонских грамот[166].       

Издания грамот Кремоны проложили путь новым фундаментальным изданиям западноевропейских грамот из отечественных собраний. Через несколько лет вышла публикация книг итальянских нотариев XV в., открывшая новые возможности для изучения истории нотариата и средневековой дипломатики[167].  

Как продолжение издания грамот из собрания Н.П. Лихачева можно рассматривать публикацию актов Падуи[168]. Было опубликовано 90 грамот конца XIII – XIV вв. В археографическом оформлении чувствуется влияние «Актов Кремоны». 

В качестве объекта изучения с точки зрения актовой археографии могут выступать описания и перечни хранящихся в архивах западноевропейских грамот. Грамоты аббатства Сент-Антуан коллекции П.П. Дубровского из собрания Российской национальной библиотеки нашли отражение в каталоге[169]. К числу исследовательских описаний относится также сборник по материалам ЛОИИ, где авторами выступили В.И. Рутенбург, А.М. Кононенко, В.И. Мажуга, Т.Н. Таценко, И.П. Медведев, В.Е. Возгрин, И.С. Шаркова[170]. Имеются описания отдельных собраний[171]. Целый ряд описаний актов отдельных архивных фондов и коллекций публикуется в сборнике «Вспомогательные исторические дисциплины».

Говоря о фундаментальных изданиях западноевропейских грамот, нельзя забывать о публикациях отдельных источников, среди которых есть и ранние памятники. В частности, Е.Ч. Скржинской и А.М. Кононенко были опубликованы два частных акта X века[172]. Публикации снабжены исследовательскими статьями и фотографиями публикуемых грамот.

Немало актов было опубликовано в журнале «Средние века»[173]. Некоторые документы публиковались по изданиям[174] и в переводе на русский язык[175].   

Проведенный обзор (далеко не исчерпывающий) позволяет говорить о существовании в отечественной актовой археографии особого направления, связанного с публикацией западноевропейских грамот. С точки зрения археографии в них наблюдается очевидное влияние западноевропейской практики, начиная от формы заголовка и заканчивая общей структурой издания. Издания данной группы необходимо рассматривать, с одной стороны, в контексте развития отечественной археографии и медиевистики и, с другой стороны, в русле европейских исследований и издательских проектов. Во всяком случае, отечественная актовая археография имеет прочные традиции в деле издания западноевропейских средневековых грамот, а наличие в нашей стране собраний иностранных источников позволяет ожидать новых достижений в этой области. 

 

 

ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОСКОВСКОГО КУПЕЧЕСТВА ВО II ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА: ПОИСК ПУТЕЙ САМОРЕАЛИЗАЦИИ

 

С.С. Костриков

(ГУУ)

 

После либеральных реформ 60–70-х гг. XIX в. происходят серьёзные сдвиги во всей общественно-экономической жизни России. Идёт ускорение процессов буржуазного развития. Меняется социальное лицо страны. Дворянство продолжает играть основную роль в социально-политической жизни, но из прежней сословной тени всё решительнее выдвигается купечество и представители крестьянства, вставшие на путь предпринимательства. В течение 2-ой половины XIX века российское купечество и часть крестьянства превращаются в буржуазию. Она становится одной из ведущих сил промышленного и общего экономического развития России. Вместе с этим происходит и переосмысление ею своей роли в социально-политической жизни страны. Наиболее продвинутые представители старого купечества уже давно осознали своё общественно-экономическое значение. Многие из них не первый год вели активную общественную деятельность в области местного самоуправления, благотворительности, развития образования и культуры и т.п. После александровских реформ эта тенденция усиливается, а роль нарождающегося класса предпринимателей возрастает.

Многие вопросы истории российской буржуазии, особенно её экономической и политической деятельности довольно хорошо исследованы. Этим занимались советские историки – А.Л. Сидоров, В.И. Бовыкин, их многочисленные ученики, ряд других специалистов. В последние два десятилетия интерес к предпринимательству, купечеству как сословию и различным сторонам его жизни существенно вырос, что объясняется изменившейся в нашей стране политической и экономической ситуацией. Есть труды общего порядка, посвященные истории российского предпринимательства, а также работы, по отдельным персоналиям, купеческим семьям и династиям. Написано много работ, в том числе и диссертаций о купеческой благотворительности, меценатстве, региональном купечестве и т. п. Однако в нашем аспекте их значительно меньше, а по отдельным вопросам и персонам вообще нет или ничтожно мало.

Среди отечественного купечества особое место занимало купечество московское. Это было связано со старыми традициями Москвы, как первопрестольной столицы и исторически сформировавшегося торгово-промышленного центра Европейской части империи. Хотя в 80-е гг. XIX века из почти 800-тысячного населения Москвы торгово-промышленные круги (т.е. те, кто владели основными средствами производства) составляли всего 15-16%, а наиболее крупные хозяева составляли  не более 25 тыс. человек, их роль в жизни города была очень велика[176].

С точки зрения нашей темы следует более подробно изучить жизнь и деятельность наиболее видных представителей московского купечества, как достаточно известных, например, П.Н. Третьяков, семья Алексеевых, семья Боткиных, так и обойдённых до последнего времени вниманием исследователей Н.А. Найдёнова, А.А. Колли, семьи Трапезниковых и др. Важно проследить, как эти незаурядные люди в довольно сжатых рамках самодержавия находили пути своей общественно-политической реализации, какой вклад они внесли в важные сферы общественной, культурной и политической жизни не только Москвы, но и всей России.

Известный исследователь московского купечества П.А. Бурышкин приводит в своей книге «Москва купеческая» рассуждения выдающегося русского критика и общественного деятеля В.В. Стасова: «…В течение первой половины настоящего столетия выросла иная ещё порода людей купеческой семьи, с иными потребностями и иными стремлениями, людей, у которых, невзирая на богатство, всегда было мало охоты до пиров, до всякого жуирства и нелепого прожигания жизни, но у которых была вместо того, великая потребность в жизни интеллектуальной, было влечение ко всему научному и художественному…»[177].  Автор отмечает у этой просвещённой части московского купечества особое чувство ответственности перед людьми, почти религиозное стремление жертвовать свои капиталы на общественные нужды. Перечисляя многочисленные деяния московских купцов – построенные больницы, богадельни, библиотеки, училища, гимназии, даже институты и др., – он  пишет: «…и разве вообще можно припомнить все те памятники жертвенности представителей «темного царства», того «чумазого», который неустанно шел вперед и не хотел торговать миткалем, а интересовался категорическим императивом, гегелианством, Штейнеровской антропософией и картинами Матисса, Ван Гога и Пикассо»[178].

Таким образом, пример московских купцов показывал, что российское купечество, по большей части – старообрядческое, в период после реформ Александра II представляло собой, с одной стороны, особое сословие, которое вышло из недр феодального общества, а с другой (наряду с представителями других сословий, например, крестьян и мещан) – составную часть активно формирующейся буржуазии. Оно занимало всё более прочное место в экономике государства. За купечеством вплоть до начала XX в. сохранялись старые сословные привилегии, особенно для купцов первой и второй гильдии: освобождение от телесных наказаний, или, например, право визита к императорскому двору, получение «за оказанные отечеству особенно важные заслуги» наград и пр. Как пишет современный исследователь, в этот период купцы не только ожидали поддержания своего высокого общественного статуса, но и сами искали новые пути  самореализации[179].

Специалист по социально-экономической истории Б.Б. Кафенгауз по этому поводу писал, что после либеральных преобразований 60–70-х гг. XIX века «…появился новый тип купца, отправлявшего ту или иную общественную должность не с мыслью о чине и ордене, а с целью защиты общих интересов перед лицом правительства и других социальных групп»[180].

Таким образом, по известной формуле, наше купечество из «класса в себе» превращалось в «класс для себя» со всеми вытекающими общественно-политическими и социо-культурными последствиями, выгодно отличаясь, при этом, с общественно-нравственной точки зрения, от своих западных собратьев.

 

МАТЕРИАЛЫ ТЕКУЩЕГО УЧЕТА РАДЗИВИЛЛОВ (XVIII – ХІХBВ.) КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

 

В.А. Кохнович

(БГУ, Белоруссия, к.и.н.)

 

         Княжеский род Радзивиллов владел по состоянию на 1760-е гг. 1650 городами, местечками и селами[181]. При том, что к тому времени он окончательно потерял права на «нойбургские владения» угасшей биржанской ветви Радзивиллов (Слуцк, Копыль, Любча, Биржи, Глубокое, др.). По размерам владения, по авторитету и влиянию этот род можно поставить в число самых богатых и влиятельных знатных фамилий Европы. Свидетельством этого влияние являются документальные собрания рода в Национальном историческом архиве Беларуси (НИАБ) – сейчас фонд 694 в составе 12 описей и 25,5 тыс. единиц хранения за период с 60-х гг. ХІVв. до 1937 г. Так, помимо массивов документов по крупным владениям в Беларуси (Грабовское староство, Давид-Городокская, Несвижская и Клецкая ординации, Мирское графство), Украины (Олыкское княжество), Польши (Бяльское графство), Литвы (Биржанское староство), – встречаем здесь документы о различных владениях в Германии. Прежде всего, это экономические документы (отчеты, хозяйственные описи, счета) XVIIIв.: имения Лихтенвальде, Шлавентиц, Кроссен, Фельмергайн, Фрайлайн, Лойтен, Пуцлау, Боссен, Юнгфернгоф, Альт-Дрезден, Польстерштайн графов Флеммингов в Верхней Саксонии, Померании и Силезии (фонд 694, опись 6).

Вторая половина XVIIIвека стала для владений княжеского рода Радзивиллов в Беларуси, Литве, Украине (Волынь) и Польше чрезвычайно важной касательно преобразований в системе вотчинного управления хозяйством. Так, помимо разработки и введения различных хозяйственных инструкций, появляются рекомендации и предписания владельцев о вотчинном управлении и документообороте. Белорусский исследователь П.Г. Козловский считал, что стройная система управления вотчинным хозяйством Радзивиллов сформировалась во второй половине XVIII века: все владения делились на графства или княжества, которые, в свою очередь, подразделялись на ключи, последние – на фольварки, по 2 и более в каждом ключе. Каждый ключ располагал своей администрацией (комиссар вотчины или эконом, писарь по доходам, кассир, бухгалтер), но не обладал хозяйственной самостоятельность и подчинялся предписаниям вотчинной администрации княжества или графства, которые, в свою очередь, отчитывались перед Главным управлением[182]. Параллельно с этим процессом получило свое развитие система делопроизводства и учета: в ключах, княжествах и фольварках заводились амбарные книги, реестры скота, приходно-расходные ведомости, ведомости посевов, книги использования барщинных дней, дневники экономов, кассовые книги. Некоторые из них, например книги учета барщинных дней, месячные, полугодовые и годовые отчеты экономов имений – появились лишь в последней трети XVIII в.[183] 

         Из материалов XVIII в. наибольшую разработку получили инвентари имений (П.Г. Козловский, В.И. Мелешко, М.Ф. Спиридонов, А.М. Лютый, В.Ф. Голубев). Осо­бую цен­ность имеет издание инвентарей имения «Тимковичи&rraquo; за 1622, 1638, 1670, 1691, 1713, 1730, 1761, 1778 гг. На данный момент проблему составляет сохранность многих инвентарей владений Радзивиллов – подробных и достаточно хорошо изученных в белорусской и польской историографиях. Также, касаясь традиций вотчинного делопроизводства у Радзивиллов, отметим, что не пресеклись они и в ХІХ cт., хотя в 1814 г. была учреждена в г. Несвиж особая Комиссия для разбора радзвилловских долгов. В ведомство этой комиссии переходило управление имениями рода в Российской империи и Герцогстве Варшавском (Королевстве Польском)[184]. Это оказалось возможным в силу того, что князь Доминик Радзивилл выступил на стороне Наполеона и на его владения был наложен секвестр. Помимо того, князь, погибший в битве при Ганау              30 октября 1813 г., оставил колоссальные долги, с которыми наследники (прусский наместник в Познани Антоний Радзивилл и дочь князя Доминика Стефания) не могли разобраться. Известно, что вышеупомянутая комиссия (Опекунская комиссия) уже в 1819–1827 гг. продала значительную часть имений (до 640 тыс. десятин) для погашения задолженности владельцев[185].

         Можно заметить, что с 20-х гг. XIXст. и до 1873 г., пока действовала Опекунская комиссия, отчетная документация по имениям «Радзивилловской массы» сокращалась – все большее число имений передавалось в аренду или в управление кредиторов князей Радзивиллов. Из писем администраторов имений «Радзивиловской массы» можно понять, что, по крайней мере, до 1873 г. управление владениями сосредоточивалось в Несвиже, несмотря даже на принадлежность имений «массы» различным представителям рода Радзивиллов и наследникам Стефании Радзивилл – мужу и сыну князей Л.П. и П.Л. Витгенштейнов[186]. О характере управления имениями в этот период свидетельствует тяжба между владельцем Давид-Городокской ординации (наследуемое лишь в пределах рода владение) Львом Радзвиллом и кредитором полковником П. Чудовским в 1836–1844 гг. Кредитор, управлявший ординацией, по свидетельству владельца учинил «совершенное тех имений и крестьян разорение и истребление ординатских лесов», ущерб оценивался в 372,8 тыс. руб.[187] Кроме инвентарей по отдельным имениям на данный момент за период первой половины ХІХ в., известна одна сводная ведомость по 92 имениям князя П.Л. Витгенштейна в Минской губернии 1839–1850 гг. Из нее ясно, что все имения сдавались в аренду за 250518,9 руб. Лишь одно владение «Юркевичи и Ленин» Мозырского уезда и только с 1847 г. находилось непосредственном управлении владельца[188]. Из этого следует, что многие фольварки, кропотливо устроенные Радзивиллами ранее, в новых обстоятельствах исчезли. Если обратиться к материалам бухгалтерского, первичного и материального учета первой половины ­– середины ХІХ в., то можно найти множество сведений по частным вопросам.

Однако вызывает сомнение точность и достоверность приведенной информации, что логичнее всего осветить на примере годовых отчетов управляющих Олыкской и Несвижской ординаций за 1849–1854 гг. и отчета Администрации имений князя Витгенштейна за те же годы[189]. Владения принадлежали князям Вильгельму и Богуславу Радзивиллам, которые постоянно проживали в Берлине, однако туда был направлен из Несвижа ревизор из вотчинной администрации князя П.Л. Витгенштейна, который выявил серьёзныерасхождения в данных. Выяснилось, что в среднем ежегодно по Олыкской ординации издержки завышались на 66,3 %, по Несвижской – на 67,7 %, причем за 1853/1854 г. – на 230,4 %. Кроме того, за 1853/1854  хозяйственный год общий доход по первой был завышен на 30,7 %, по второй – на 47 %. Таким образом, от 1/10 до 1/3 доходов ординаций оказались не отражены в отчетах управляющих и, скорее всего, похищены.

         Лишь 1875 г. датируется первый из выявленных для ХІХ в. после  1814 г. сводный  бюджет владений Радзивиллов. Он объединяет счета по Несвижской, Клецкой и Давид-Городокской ординациям[190]. В основном отражены категории прихода по арендуемым фольваркам, хуторам и различным оброчным статьям (мельницы, корчмы, речные перевозы).  Характерно, что согласно источнику, сведения по Давид-Городокской ординации не были доставлены своевременно из-за неясности учета в ней. Также следует обратить внимание на то, что недоимки предыдущего времени, а также кредиторские вливання причислялись в ведомостях в доход.  Отметим, что такие же проблемы учета отмечались и далее, в 1911–1913 гг.

 

 

КОМИССИЯ ПО ВОПРОСАМ РЕЛИГИОЗНЫХ КУЛЬТОВ ПРИ ПРЕЗИДИУМЕ ВЦИК: ПРОТИВОСТОЯНИЕ АНТИРЕЛИГИОЗНОЙ ПОЛИТИКИ ЦК ВКП(б)

 

А.С. Кочетова

(РГАСПИ)

 

Советский Союз был одной из самых крупных мировых держав. Он являлся не просто многонациональной страной, но и многоконфессиональной. Несмотря на это, идеология партии официально признавала только атеизм. С 1918 г. государственная власть  боролась с проявлением религиозного мировоззрения различными способами. Декреты, циркуляры, постановления – все было направлено на антирелигиозную борьбу[191]. Однако в скором времени стала понятна невозможность быстрого изживания религии, а с переходом к новой экономической политике и укрепления связи города с деревней религиозная политика нуждалась в смягчении, так как большинство верующих проживало в сельской местности. Этого же требовала и международная обстановка. Жесткие меры, применяемые против духовенства и верующих, могли стать препятствием на пути расширения международных связей[192]. Таким образом, государственно-конфессиональные отношения наделялись долговременным характером, а значит, необходимо было пересмотреть не только методы антирелигиозной пропаганды, но и характер работы ведомств, контактирующих с религиозными организациями.

Именно поэтому  24 августа 1924 г. V (ранее VIII) «ликвидационный» отдел Наркомюста,  был упразднен[193]. Деятельность существовавшей на тот момент Комиссия по проведению декрета об отделении церкви от государства при ЦК РКП(б) (она же Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б) – ВКП(б), также не соответствовала  новым задачам и требованиям[194]. Несмотря на то, что попытки создания единого центрального органа, который бы придавал государственной религиозной политике плановость и единообразие, были начаты с 1922 г., Комиссия по вопросам религиозных культов (далее Комиссия) была образована лишь 8 апреля 1929 г., при этом она функционировала при Президиуме ВЦИК. Возглавлял Комиссию  Смидович П.Г., входивший в то время в Антирелигиозную комиссию ЦК ВКП(б)[195]. Таким образом, образованный орган фактически должен был отвечать за государственно-конфессиональные отношения лишь на территории РСФСР. Однако важен сам факт создания Комиссии. Ее образование, да и само ее название подтверждало признание государственной властью наличие религиозных конфессий и верующего населения, а также необходимости налаживания отношений с ними.

Изначально Комиссия была образована «для рассмотрения всякого рода вопросов, связанных с деятельностью религиозных объединений». Также были определены и ее первоочередные задачи: разработать проект циркуляра о «необходимости строго придерживаться утвержденного Президиумом ВЦИК постановления от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях»[196], рассмотреть вопросы о возможности участия служителей религиозного культа в кооперативных организациях и об отмене циркуляра Наркомзема РСФСР о правах на землепользование служителей религиозного культа от 13 марта 1928 г.[197] При этом в Постановлении об образовании Комиссии не были прописаны ее полномочия и обязанности. Положение о Комиссии было принято лишь 30 мая 1931 г.[198] Однако это не помешало приступить Комиссии к активной деятельности. Произошло это в основном благодаря председателю Комиссии Смидовичу П.Г., который с 1924 г. занимался решением вопросов религиозного характера от имени ВЦИК[199], а с 1925 г. – и от имени ЦИК СССР[200]. Кроме того, Смидовичу П.Г. доверили самостоятельно сформировать Комиссию, подобрать людей, с которыми ему предстояло в дальнейшем «проводить в жизнь законодательство о культах»[201].

Таким образом, несмотря на указания в постановлении Комиссия стала рассматривать те религиозные вопросы и проблемы, с которыми в 1920-е гг. сталкивался Смидович П.Г., и которые он считал наиболее важными. При этом они касались не только православных религиозных объединений, но других религиозных культов, которые существовали на территории СССР.

Всего Комиссией было проведено 53 заседания, из них 10 секретного содержания и два внеплановых специальных заседания[202].

Несмотря на антирелигиозный настрой партии и верхушки государственной власти, все вопросы, рассматриваемые Комиссией, касались притеснений представителей религиозных культов и верующего населения. Такими вопросами являлись: финансовый вопрос, а именно налоговое и страховое обложение; о гражданских правах представителей религиозных культов и снявших сан; о колокольном звоне и использовании колоколов; о землепользовании служителями культов; о порядке закрытия религиозных зданий; о нарушении религиозного законодательства местными органами власти.

Проанализировав решения Комиссии, можно сделать вывод о правозащитном характере ее деятельности. Несмотря на противостояние Наркомата финансов, членам Комиссии  удалось отменить промысловый и подоходный налог, взимаемый с религиозных объединений. Кроме того, за неуплату других налогов Комиссия запрещала опечатывать здания и налагать штрафы на членов религиозного общества.[203] Ей же была  отменена выплата авторского гонорара за церковные песнопения. Налог за уклонение от воинской службы по религиозным убеждением был заменен лесными работами[204]. Рента с земли, на котором располагалось здание религиозного культа, была уменьшена, а ее взимание было четко отрегулировано[205]. Такие послабления значительно облегчали само существование религиозного общества.

Комиссия настояла на пересмотре решения об ограничении колокольного звона по усмотрению местных исполнительных комитетов, так как это могло бы повлечь за собой полное его запрещение. Ввиду этого Комиссия разрешала колокольный звон в сельских местностях, ограничение же могло иметь место в городах, а также в тех населенных пунктах, где «трудовые процессы вложились уже в непрерывную трудовую неделю»[206]. Несмотря на частое снятие колоколов и использование из металла для производства, Комиссии удалось запретить снимать колокола с действующих церквей[207].

Несмотря на лишение служителей культов избирательных прав, Комиссия, основываясь на законе, стремилась оградись их от причисления к «врагам народа». Она запретила раскулачивать представителей религиозных культов, выселять их и отправлять на отбывание трудовых повинностей[208], а также запретила лишать их жилой площади на основании их принадлежности к культам[209].

Комиссия стремилась не препятствовать образованию религиозных учебных заведений. Ввиду не возможности самостоятельно решать подобные вопросы, Комиссия «рекомендовала» НКВД разрешать регистрацию духовной академии обновленцам[210]. Кроме того, ходатайствовала перед ЦК ВКП(б) об открытии богословских курсов православной патриаршей церкви[211]. Также она поддержала просьбу баптистов о предоставлении им отдельного помещения для религиозных культов, ввиду невозможности совместного пользования молитвенным зданием с православным культом[212]. Несмотря на запрещение созыва религиозных съездов, Комиссия добилась разрешение на издание религиозной литературы различных конфессий, но без печати Главлита[213].

Самой острой проблемой для служителей религиозных культов и верующего населения являлось закрытии молитвенных зданий. О перегибах и постоянных жалобах верующих на «неправильное» закрытие зданий религиозных культов разбиралось и на партийном и на государственном уровне. Комиссия запрещала необоснованное закрытие, а только при наличии уменьшения количества верующих или же большого количества молитвенных зданий одного культа на одной территории. Спорные же дела Комиссия призывала рассматривать на своих заседаниях при участии представителей местных исполкомов для избегания нарушения религиозного законодательства[214].

Анализируя круг вопросов, которые обсуждались на заседании Комиссии, а также ее решения, можно сделать вывод, что работа этого органа шла во многом вразрез политике партии в отношении религиозных культов. Однако все свои решения и действия Комиссии аргументировала религиозным законодательством. И если директивы ЦК ВКП(б) были направлены на борьбу с религией, пусть и методом антирелигиозной агитации и пропаганды, то постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» отстаивало право существования религиозного мировоззрения. На это и делали упор Комиссия и ее председатель П.Г. Смидович. При решении вопросов, не указанных в религиозном законодательстве, Комиссия выпускала циркуляр или же «заставляла» вносить поправки государственные ведомства и наркоматы, если данный вопрос касался их сферы деятельности.

7 мая 1934 г. Комиссия была распущена, а на ее основе была создана одноименная при президиуме ЦИК СССР[215]. Данная Комиссия регулировала государственно-конфессиональные отношения на всей территории Советского Союза.

 

Национальная идея в русском почвенничеств (на примере работ Ф.М. Достоевского)    

 

К.Л. Кошемчук

(МГУ)

 

XIX век был крайне насыщен: множество поистине эпохальных событий произошли в столь короткий промежуток времени. Россия стояла на пороге великих реформ, которые должны были определить вектор развития страны на ближайшие десятилетия. Именно в такой атмосфере возникло почвенничество. Начиная с 60-х гг. XIX века, его представители активно публиковали свои произведения. Н.Н. Страхов, А. Григорьев, Ф.М. Достоевский, смогли раскрыть собственные воззрения не только в публицистических работах, но и в ряде своих литературных работ. 

Центральным звеном в их творчестве было понятие почвы. Достоевский писал: «Русское общество должно соединиться с народной почвой и принять в себя народный элемент». Григорьев защищает «автономию народного начала», или «близость родной почве». Из-за частого упоминания на страницах журнала «Время», понятие «почва» быстро вошло в обиход и стало часто употребляться в различных контекстах. Мыслители подразумевали под почвой совокупность наиболее значимых черт русского народа, сформировавшихся и осевших в сознании нашего человека на протяжении веков. Они ставили почву во главу построения государственных, социальных и духовных преобразований, утверждая, что именно на этой основе зиждется русское общество.

Они призывали объединить основные силы русского общества, соединив знание и образованность интеллигенции с исконно русским характером и органическим началом русского человека. Что касается того, стоит ли причислять представителей почвенничества к националистам, – думаю да, тем более что сами авторы неоднократно говорили об этом. Так, Фёдор Михайлович неоднократно идентифицировал себя и своих сторонников с националистами. Наиболее ярко это отмечалось в «Дневнике писателя» за январь 1877 г.

Обращение к традиционной религии, к православию также было значимо для почвенников.  Через религиозную парадигму они давали объяснение таким традиционным для русского человека свойствам характера, как самоотречение, смирение, вера в существование высшего смысла жизни, стремление достичь царства Божьего. Почвенники были убеждены в особой роли русского народа, его специфической исторической миссии. Стоит заметить, что почти всегда почвенники определяют православие как русскую национальную религию.

Особое внимание в творчестве почвенников уделялось судьбе именно великорусского народа. Очень часто в текстах звучат слова «Русь», «русский», «национальный», «нация». Григорьев, Страхов, Достоевский основывали свои работы на желании возродить величие и могущество русского народа, попытаться вернуться к истокам и на их основании сплотить разрозненные общественные слои.

Более подробно я остановилась на работах Ф.М. Достоевского.

Писатель утверждал, что поступательное развитие какого бы то ни было народа, не может происходить без осознания им собственного Я. Так, в работах 1860-х гг. мы читаем: «Идея почвы, национальностей есть точка опоры; Антей. Идея национальностей есть новая форма демократии», «Всякий русский, прежде всего русский, а потом уже принадлежит к какому-нибудь сословию» («Введение» к циклу «Ряд статей о русской литературе); «Право народности есть сильнее всех прав, которые могут быть у народов и общества» (журнал «Время»).

 Панацею от большинства государственных проблем Достоевский видел в объединении сил интеллигенции и простого народа, причем происходить это должно в форме симбиоза. В известной статье «Два лагеря теоретиков» 1862 г. мы читаем: «Тогда только выработается именно тот общественный быт наш, такой именно, какой нужен нам, когда высшие классы будут опираться не на одних только самих себя, а и на народ; тогда только может прекратиться эта поразительная чахлость и безжизненность нашей общественной жизни. И вот когда у нас будет не на словах только, а на деле один народ, когда мы скажем о себе заодно с народной массой — мы, тогда прогресс наш не будет идти таким медленным прерывистым шагом, каким он идет теперь». В 1863 г. в своем журнале «Время» Достоевский писал: «нравственно надо соединиться с народом вполне и как можно крепче; … надо совершенно слиться с ним и нравственно стать с ним как одна единица». Таким образом, писатель радел за создание общества образованных людей, объединенных общими культурно-историческими факторами. Достоевский полностью отвергал наличие, каких бы то ни было социальных перегородок.

В журнале «Эпоха» 1864 г. Ф.М. Достоевский призывал: «Мы убеждены, что не будет в нашем обществе никакого прогресса, прежде чем мы не станем сами настоящими русскими. … Наш русский прогресс не иначе может определиться и хоть чем-нибудь заявить себя, как только по мере развития национальной жизни нашей и пропорционально расширению круга её самостоятельной деятельности. Как в экономическом, так и в духовном отношении».

Достоевский видит причину проблем нашего народа в засилье «инородных» руководителей: «Над Россией корпорации. Немцы, поляки, жиды – корпорация, и себе помогают. В одной Руси нет корпорации, она одна разделена». Писатель также указывает на отсутствие прав у русского населения: «Дайте ему что положительного и увидите, что он (народ) будет тоже консервативен. Ведь было бы что охранять. Не консервативен он потому, что нечего охранять. Чем хуже, тем лучше – это ведь не одна только фраза у нас, а к несчастью – самое дело».  Писатель настаивает на том, чтобы ресурсы, которыми богата российская земля, вновь перешли в руки своих законных обладателей: «Русская земля принадлежит русским, одним русским… хозяин земли русской – есть один лишь русский (великорус, малоросс, белорус – это всё одно) – и так будет навсегда…» («Дневник писателя» за сентябрь 1876 г.).

Ф.М. Достоевский убежден, что русские должны возглавлять славянское «племя»: «…Надобно, чтоб политическое право и первенство великорусского племени над всем славянским миром совершилось окончательно и уже бесповоротно» (из письма А.Н. Майкову от 18 февраля (1 марта) 1868 г.).

На мой взгляд, такое обилие примеров употребления  националистической риторики, постановка русского человека во главу всей теоретической концепции, присуждение русским особой роли в развитии государства дает нам вполне обоснованное право называть Ф.М. Достоевского последовательным русским националистом.

 

Страницы  истории создания Музея М.В. Ломоносова

 

Т.М. Кравченко

МАЭ  РАН (Кунсткамера)

 

5 января 1949 г. в здании Кунсткамеры состоялось торжественное открытие музея М.В. Ломоносова.  История его создания и развития содержит  определенное количество аспектов, нуждающихся  в уточнении, сопоставлении данных, выявлении роли ученых, имена которых сегодня незаслуженно забыты.  Так, в Санкт-Петербургском Филиале Архива  РАН и вархиве Музея М.В. Ломоносова, хранятся ранее не публиковавшиеся документы, анализ которых позволит раскрыть  некоторые малоизвестные страницы  истории создания Музея, названного в честь великого русского ученого – Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765)[216].

Музей М.В. Ломоносова был создан представителями российской науки в результате многолетней работы. В 1930-е гг. на базе Комиссии по истории знаний (КИЗ) при Академии Наук

под председательством В.И. Вернадского разрабатывалась идея о создании академического музея истории науки и техники. В 1938 г. при академическом Архиве была создана Комиссия по истории АН СССР (КИАН) под председательством С.И. Вавилова, которая и приступила к разработке концепции мемориального музея М.В. Ломоносова[217]. Астроном, историк науки, один из директоров будущего музея В.Л. Ченакал вспоминал о том, как  академик С.И. Вавилов в 1939-1941 гг. неоднократно высказывал мысль о популяризации личности М.В. Ломоносова, его трудов, с обязательным показом материальных памятников, приборов, иллюстрирующих жизнь и творчество знаменитого ученого[218].

Сохранились также дневниковые записи от 12 июля 1944 г. Г.К. Князева – одного из создателей Музея Ломоносова, его размышления о будущей реконструкции здания Кунсткамеры, первой академической обсерватории, где в 1741–1765 гг. работал М.В. Ломоносов[219]. 

В архивных документах зафиксированы важные факты о том, как в декабре 1946 г. был издан приказ заместителя директора Института этнографии проф. Н.Н. Степанова об организации Ломоносовского Музея как отдела при Музее Этнографии (ныне Музей Антропологии и Этнографии им. Петра Великого). Музей Ломоносова организовывался в соответствии с указанием Президента Академии наук СССР С.И. Вавилова. По распоряжению С.И. Вавилова создавалась еще и Комиссия по организации Ломоносовского музея. В состав комиссии были включены авторитетные ученые:  Н.Н. Степанов (председатель), А.А. Елисеев (секретарь) директор Архива АН СССР Г.А. Князев, Н.А. Кисляков, Л.Б. Модзалевский, И.И. Любименко, Э.В. Краснуха, Р.И. Каплан-Ингель. Заведующим и хранителем Музея Ломоносова был назначен архитектор Р.И. Каплан-Ингель[220]. 

Первоначальной задачей  музейных сотрудников стал сбор материалов и создание макета Химической лаборатории, ибо к 1948 г. им предстояло организовать подготовку  200-летнего юбилея  основания Химической лаборатории М.В. Ломоносова.

Из протоколов архива Музея М.В.Ломоносова известно решение президента Академии Наук академика С.И. Вавилова о подготовке открытия экспозиции музея  к  началу работы в Ленинграде сессии Академии наук СССР и о  создании 1948 г. комиссии для проверки степени готовности Музея М.В. Ломоносова. В комиссию  по проверке степени готовности экспозиции музея  входили академик Н.С. Державин (председатель), А.А. Елисеев (секретарь); члены комиссии: зам. директора Института Этнографии Л.П. Потапов, научный сотрудник указанного института И.Я. Треногов, Г.А. Князев, Р.И. Каплан–Ингель, и научный сотрудник Государственного Эрмитажа В.М. Глинка[221].С 1948 г.  рабочая группа музея получила принципиально новую задачу: подготовить экспозицию с пятнадцатью тематическими разделами, освещающими различные стороны творчества и  деятельности М.В. Ломоносова.

Совет Министров СССР своим распоряжением от 14 мая 1948 г. разрешил Комитетам по делам искусств и по делам культурно-просветительских учреждений передавать Музею М.В. Ломоносова предметы искусства и культуры, связанные с именем ученого.

С момента постановления Президиума АН СССР от 8 мая 1947 г., коллективом музея была проделана колоссальная работа по подготовке  экспозиции музея Ломоносова для проведения на ее базе зимней сессии Академии наук 1949 г., посвященной истории русской науки. Заведующий музеем Р.И. Каплан-Ингель подчеркивал поддержку и содействие в этой работе президента Академии наук С.И. Вавилова, академика И.В. Гребенщикова, администрации Музея этнографии и антропологии и сотрудников Ломоносовского музея – Т.В. Станюкович, Т.В. Победимовой, Г.В. Васильевой  и др.[222]

Таким образом, наиболее активное накопление экспонатов для создаваемого музея происходило в 1947-1948 гг.: предметы поступали из Государственного Эрмитажа, Русского музея, Государственного исторического музея, Академии наук, Библиотеки и Архива Академии наук, Института русского языка и литературы, Оптического института и фарфорового завода. Проводилась закупка экспонатов у частных лиц, и в антикварных магазинах. В настоящее время эта работа продолжается, хотя и не так интенсивно. С 2009 г. музей Ломоносова получил новый импульс для дальнейшего развития в качестве отдела истории Кунсткамеры и отечественной науки XVIII века, сотрудники которого ведут кропотливую научно-исследовательскую работу в этой сфере.

 

ПОЛИТИКА РОССИЙСКОГО РУКОВОДСТВА В СВЯЗИ С ЭКСПАНСИЕЙ КАЙЗЕРОВСКОЙ ГЕРМАНИИ НА БЛИЖНЕМ И СРЕДНЕМ ВОСТОКЕ В 1907-1910 ГГ. 

 

Н.В. Кукиль

(МГУ)

 

Представители российского руководства в 1907-1910 гг. вынуждены были уделять повышенное внимание активизации германской экспансии на Ближнем и Среднем Востоке, которая носила политический, экономический, просветительский и военный характер. Российские правящие круги, прилагая усилия к ликвидации последствий революционных потрясений, получали важные сведения о нарастании германской угрозы от специалистов в дипломатической сфере, которые располагали соответствующей информацией.

Ведущую роль в лишении Персии самостоятельности (начиная с вопросов внешних сношений), играли Великобритания и Россия. Однако в указанное время большие финансовые, торговые и промышленные интересы к ней начала проявлять кайзеровская Германия. Об этих проблемах писал в своих телеграммах Н.Г. Гартвиг, предоставляя важную для российского руководства стратегическую информацию о немецких концессиях в Персии[223]. На дипломатической службе Гартвиг являлся конкурентом министра иностранных дел А.П. Извольского, который мало внимания уделял делам на Ближнем и Среднем Востоке, будучи сторонником дружеских отношений с англичанами и французами. Н.Г. Гартвиг, напротив, ставил перед собой задачу всемерного укрепления российских позиций в шахском Иране, так как британские и французские политические лидеры приглашали Россию в Антанту с целью связать её серией далеко не всегда выгодных военных, экономических и правовых обязательств[224].

Представляет интерес депеша Н.Г. Гартвига из Тегерана от 10 мая 1907 г. за № 77. В ней содержатся сведения о гордых заявлениях немецкой печати по поводу активизации деятельности Германии в Персии, которая якобы увенчалась первыми серьёзными успехами. Анализируя сообщения немецкой прессы, Гартвиг писал: «…Вся немецкая печать переполнена статьями о Германском Банке в Персии; газеты, комментируя на все лады политическое и коммерческое значение этого пока ещё не существующего кредитного учреждения, приводят ныне и подлинный текст самой концессии…»[225]. По мнению автора, восторженный отзыв немецкой прессы об экономических успехах в Иране был прологом будущих дипломатических успехов.

Для российского руководства захват немцами нефтеносных районов Персии означал бы не только явное дипломатическое поражение, но и отдачу Германии стратегической инициативы в ещё не начавшемся, но регулярно прогнозируемом военными специалистами и теоретиками, прямом столкновении с кайзеровскими вооруженными силами[226].

В том же 1907 г. немецкая печать оглашала ход и результаты личных встреч германского кайзера и турецкого султана: «…Посещение султана германским императором рассматривается в Константинополе как лучший способ положить конец затруднениям, которые встречаются теперь при решении некоторых вопросов, возникающих между Турцией и Германией…»[227]. Здесь речь идет о том, что «некоторые вопросы» представляли собой планы форсированного процесса подчинении турецкой экономики и армии важной стратегической задаче: Германия торопилась со строительством Багдадской железной дороги, которое, причем основная часть железнодорожных путей была проложена к 1909 г., что совпало с  Боснийским кризисом 1908-1909 гг.[228]

В газете «Русь» за № 2 от 16 июня 1907 г. было помещено важное для российского руководства известие, гласившее, что «…было напечатано письмо из Парижа по вопросу об интернационализации Багдадской дороги…»[229]. Дело в том, что французский капитал был намерен взять на себя часть расходов по сооружению этой довольно протяженной железнодорожной линии, но данный вопрос Франция вынуждена была обсуждать с российским дипломатическим корпусом: всё, что касалось германской стороны, вызывало широкий резонанс в правящей элите императорской России[230].

Заслуживает внимания депеша графа Н.Д. Остен-Сакена, касающаяся проблемы раздувания немецкой печатью слуха о предстоящем захвате Персии Россией и Англией. За три года, прошедшие с подписания в 1907 г. соглашения между Великобританией и Россией по разделу сфер влияния на Среднем Востоке, российские и английские позиции в Персии значительно укрепились, что никак не входило в планы кайзеровской Германии[231].

Николай Дмитриевич Остен-Сакен отдавал себе отчет в том, что пресса и печать играют огромную роль в формировании общественного мнения, и, как показал дальнейший ускоренный ход событий, связанный с осложнениями в русско-германских отношениях, эта целенаправленная и продуманная пропаганда оказалась довольно эффективной[232].

Характеризуя деятельность II Государственной Думы, на долю которой выпало решение обозначенных выше проблем, необходимо прокомментировать письмо профессора Федора Федоровича Мартенса, известного теоретика международного права. Ф.Ф. Мартенс, будучи специалистом в юридических вопросах, указывал на её явную неработоспособность и несостоятельность: «Дума за месяц, который она заседает, не только ничего не сделала, но и не показала желания сделать что-нибудь для страны. Большинство членов Думы стремится лишь к свержению нынешнего Правительства…»[233].

На основании приведенных выше тезисов нужно сформулировать ряд выводов. Во-первых, российское руководство выражало обеспокоенность по поводу активизации экспансии германского капитала в регионе Ближнего и Среднего Востока в указанный период. Во-вторых, II Государственная Дума носила изначально лишь временный характер и не могла решать поставленные перед ней задачи. В-третьих, в 1907-1910 гг. германский вопрос был одним из важнейших факторов, влиявших на стабильность внутриполитической ситуации в Российской империи. 

 

ПОНИМАНИЕ КРАСОТЫ ТЕЛА КАК ТРАНСФОРМАЦИОННОЙ СИЛЫ ОБЩЕСТВА  В ТВОРЧЕСТВЕ УИЛЬЯМА МОРРИСА

 

А.Ф. Кулясова

(МГУ)

 

             Платоновский мир идей прекрасен, но где бы ни обитала душа, тело человека находится в материальном мире. Назвав человека политическим животным, Аристотель подчеркнул значимость телесной оболочки как основы протекания нетелесных процессов. Спустя несколько веков Уильям Моррис, общественный деятель Англии викторианской эпохи, сформировал свой взгляд на роль тела в человеческой жизни. Только изменение отношения к телу человека делают возможной подлинную политическую трансформацию общества. Более того, только изменение отношения к красоте тела – единственный надежный залог социальных перемен. В утопии Морриса «Вести ниоткуда» раскрывается яркое и образное видение красоты тела как основы идеального общества.

          Импульс утопии проходит через весь жизненный путь Уильяма Морриса (1834-1896), начиная с его дружбы с Прерафаэлитами, переходя в деятельность в сфере дизайна и архитектуры, заканчивая политической активностью и пропагандой социализма в Англии. Моррис – уникальный пример превращения эстета-мечтателя в деятельного борца за социальные перемены, который сам себя называл «ярым коммунистом»[234]. В контексте же заявленной темы интересно проследить, как менялось отношение Морриса к роли тела в жизни человека. Будучи студентом, в Оксфорде, Моррис готовился стать священником. Любая же религия ставит дух намного выше бренного тела. Однако после окончания университета Моррис вместо церковной службы присоединился к богемной жизни Лондона, проникся философией эстетики Прерафаэлитов. И хотя они значительно повлияли на мировоззрение Морриса, он не остановился на служении искусству ради искусства. Сознательно или интуитивно, его не устраивала отрешенная созерцательность Прерафаэлитского утопизма[235].  Моррис – истинный бунтарь. Ведь если присмотреться, философия Прерафаэлитов органична тогдашнему восприятию тела как преграды на пути к «чистой» красоте, «чистому» духу. Несмотря на то, что Прерафаэлиты бунтовали против мертвой кабинетной живописи академизма, ратовали за возврат яркости, природы и самой жизни в искусство, они, тем не менее, продолжали разделять дух и тело, оставаясь в рамках религиозного сознания. «Чистая» красота эстетики Прерафаэлитов бесконечно далека от низменной человеческой природы. Верхом совершенства считалось такое восприятие красоты человека, когда не возникало ни малейшего желания прикоснуться к нему, когда не возникало никаких физиологических ощущений, кроме как ментального отклика в наблюдателе. Отрешенная от мира сего, пассивная красота – идеал Прерафаэлитов.  Как подмечает E.P. Томпсон, Прерафаэлиты «искали великое Искусство, повернувшись к миру спиной»[236], не беспокоясь о социальном и политическом контекстах, в которых красота может быть достигнута или востребована.  

Моррис же стремился к служению миру, предполагавшему активное его преобразование. Некоторые исследователи творчества Морриса, такие как Наоми Якобc[237], считают, что радикальное переосмысление вопросов красоты и тела стало центральным звеном на пути его превращения из мечтателя в деятеля. И действительно, признание Моррисом важности телесной оболочки, телесного воплощения – того, что он сам называл «животной жизнью» – требовало восприятия красоты не просто как качества, к которому следует стремиться в материальном мире, но как качества, которое должно быть страстно проживаемо и духовно, и физически.

             В лекции 1884 г. «Как мы живем и как мы могли бы жить» Моррис назвал четыре условия полноценной жизни человека. Первое – здоровое тело, второе – активный разум в гармонии с прошлым, настоящим и будущим, третье – захватывающее занятие, подходящее для здорового тела и активного разума, и четвертое – красивый мир вокруг[238]. Следовательно, для Морриса полноценная жизнь – процесс активного взаимодействия здорового тела с окружающим миром, а не пассивное созерцание. Именно так рождается истинная красота Жизни, а следом – идеальное мироустройство:

 «Удовольствие – чувствовать саму жизнь, наслаждаться движениям своего тела,  играть с солнцем, ветром и дождем, радоваться, удовлетворяя телесные потребности «животного» в человеческом обличии, без страха деградации или ощущения неправильности такого поведения. И вследствие всего этого быть прекрасно сложенным, подтянутым, сильным, выражающим спокойствие и умиротворенность – быть, одним словом, красивым – вот что я требую»[239].

Неотъемлемое для эстета право человека на красоту приобретает у Морриса особое, бунтарское звучание. Его понимание прекрасного абсолютно противоречит доминирующей тогда концепции красоты как качества, которое постигается вне человека, через предметы и их визуальное проявление. Такая красота может быть оценена со стороны, как что-то внешнее по отношению к телу.  Несмотря на всю свою бурную деятельность по преобразованию окружающей среды в рамках работы дизайнерской фирмы «Моррис и Ко» или Общества по Сохранению Старинных Зданий, не к одной внешней красоте стремился Моррис. Для всех человеческих существ он требовал красоты другого типа, которая расположена в опыте тела, в самом теле, а не во вне. Красоты, которая достигается изнутри посредством того, как мы ощущаем себя в движении, и того, как мир касается нас. Именно такой тип красоты человека, когда прекрасна не только его душа, но и его тело в своем взаимодействии с миром, необходим для подлинной социальной трансформации на пути к идеальному обществу.

 

РЕАКЦИЯ ТУЛЬСКОЙ МОЛОДЕЖИ НА ДОКЛАД Н. С. ХРУЩЕВА «О КУЛЬТЕ ЛИЧНОСТИ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯХ»

 

О.Н. Ларина

(ТГПУ)

 

Реакция тульской молодежи, как и остальных советских граждан, на доклад «О культе личности и его последствиях» была неоднозначной. Первые непосредственные отклики прозвучали в Туле в марте 1956 г. Во многом именно неоднозначная реакция на доклад положила начало размежеванию в общественном сознании. Это привело в дальнейшем к различному восприятию сталинской эпохи и отношению к Сталину, что не могло не отразиться на мировоззрении молодежи, ее сознании, ценностях, определении своего места и значения в обществе, доверии или недоверии к власти, вере в провозглашаемые лозунги, повороте от коллективизма к индивидуализму.

В основу данной работы легли современные XX съезду документы, хранящиеся в фондах ГАТО. Прежде всего, это партийные источники — протоколы партийных собраний различных организаций областного центра и двух тульских вузов – педагогического и механического, а также городских комитетов ВЛКСМ, городского комитета КПСС.

Все, что связано с разоблачением культа личности и докладом Н. С. Хрущева, стремились обсуждать исключительно на партийных собраниях. Таково было указание сверху, «спущенное» для того, чтобы избежать частных разговоров, домыслов и приватных обсуждений. В Туле доклад «О культе личности и его последствиях» был впервые зачитан 28 марта 1956 г на закрытом собрании слета городского комсомольского актива. Докладчик, секретарь Привокзального райкома ВЛКСМ А.В. Богданов, отметил, что в народе слухи о культе личности ходят давно, равно как и слухи о том, что Сталин враг народа[240]. После прочтения доклад не мог не вызвать у слушателей вопросов, поэтому во избежание указанных выше опасений, разрешено было непосредственно после прочтения подавать докладчику записки. Они были анонимными, но вносились в стенограмму. Благодаря им можно узнать о настроениях людей по очень важным вопросам, касающимся осмысления личного опыта жизни в сталинскую эпоху, о выборе путей развития страны и взглядах о «правильности» и справедливости советского строя в целом, а также перспектив на будущее, доверия или недоверия к власти, к ее обещаниям и лозунгам.

У части слушателей было негативное отношение к Сталину еще до доклада. Так, в одной комсомольской ячейке самовольно сняли его портрет[241]. Секретарь Привокзального района горкома ВЛКСМ А. В. Богданов заявил: «Делать это без официального разрешения партии нельзя, так как Сталин не враг народа, он имеет заслуги в революции, и его ошибки и упущения делались, чтобы укрепить нашу власть»[242]. Такое осторожное заявление указывало не только на страх перед вышестоящими властным инстанциями, опасения сделать что-то без указания сверху, «перестараться», но, вероятно, еще и на сохранившееся преклонение перед заслугами и мудростью Сталина, по официальной версии, делавшего все лишь на благо партии и государства.

Резко звучали вопросы: «Почему не доводили до сведения народа о культе личности?», «Как партия смотрит на тех, кто писал доносы на честных людей?», «К чему мы пришли бы, если бы Сталин был бы жив?», «Почему Политбюро не обратилось за поддержкой к народу?», «Почему Ворошилов, Молотов, Маленков не влияли на дела Сталина?»[243]. Количество поданных записок составляло не менее 50 % от общего числа аудитории, таким образом, становится ясно, что примерно половина слушателей поверила в то, что говорилось докладе «О культе личности». Уклончивые ответы и «щекотливые» моменты выступления вызывали у молодежи вполне разумные и справедливые вопросы (Почему власть не обратилась к народу? Почему молчало Политбюро? Что было бы, будь Сталин жив?), заставляющие гораздо глубже взглянуть на проблему. Одна сомнительная мысль влекла за собой другие.

Ответы докладчика на щекотливые вопросы были весьма уклончивыми.  Ошибки и просчеты Сталина он старался списать исключительно на его личные качества, а не на недочеты политической системы и общественного устройства. Так, на вопрос из зала «Правильны ли были выводы Сталина о политике построения коммунизма?», докладчик ответил коротко: «Да». На вопрос «Почему после XVII съезда партии возвысилась жестокость Сталина?» был дан ответ: «Он возвысился над партией и группа в НКВД стряпала документы, на основании которых он принимал решения, не посоветовавшись с Политбюро»[244]. Здесь явно видна попытка свалить ответственность даже не на Сталина, а на Берия, который, как известно, к тому времени уже был осужден как враг народа и расстрелян, то есть сделать виноватым того, кого уже обвинить можно с согласия вышестоящих инстанций. С самостоятельной же трактовкой поступков Сталина во избежание недовольства сверху лучше было не выступать.

Была попытка свалить вину на окружение Сталина. К примеру, выступающие после основного докладчика секретари горкомов комсомола заявляли, что: «Значительная часть членов ЦК, избранная на XVII съезде, были арестованы. На их место пришли другие, недостаточно воспитанные в коммунистическом духе. Из них получились карьеристы и подхалимы»[245]. Говорилось, что «банда Берия фабриковала дела, умышленно создавая вокруг Сталина обстановку вражды и недоверия»[246]. Реакция слушателей на эти ответы была осторожной, в зале последовало молчание, вопросов сверх этих больше не задавали, что, однако, не означает, что аудитория удовлетворило подобное объяснение. Скорее, сочли вопрос исчерпанным, либо из тех, на которые внятного ответа все равно не добиться.

Очевидно, что власть пыталась рассказать о культе личности только то, что рекомендовалось сверху, и скрыть острые углы и противоречия. Спорные вопросы, которые могли возникнуть у слушателей, – к примеру, почему и каким образом Сталин смог возвыситься над Политбюро, отчего ему никто не помешал, в чем был смысл массовых репрессий и оправданы ли они, верна ли в целом политика партии и правительства, даже такие монументальные, как вопрос о справедливости советского строя, — очевидно вызывали у докладчиков опасения как способные посеять сомнения и поэтому на слишком прямые и ставящие в тупик давались весьма уклончивые и осторожные ответы.

Но также очевидно, что у людей услышанное все же породило и вполне логически закономерные вопросы, и поспособствовало возникновению более глубоких сомнений. Об этом свидетельствуют, к примеру, жалобы на комсомольских собраниях в ТГПИ и Механическом институте летом-осенью 1956 г. на «политически вредные» и «чуждые высказывания» по поводу критики культа личности и событий в Венгрии осенью 1956 г.[247]. В чем конкретно заключалась вредность, в документах не называлось, но явно намекалось на то, что часть молодежи говорила о том, что причина всех проблем не в Сталине, а в самом коммунистическом строе и высказывала поддержку событиям в Венгрии.

Были и такие, кто посчитал доклад о культе личности ложью и наветом. В своем исследовании «Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953 – 1964 гг.» Ю. В. Аксютин приводит данные опросов, проводившихся им самостоятельно. 34 % респодентов на вопрос  « Как вы отнеслись к прозвучавшим обвинениям в адрес Сталина?» ответили, что поверили и одобрили. Примерно 33, 5 % осознали, что, наоборот, им сказали не все – об этом можно судить и по тем задаваемым вопросам, которые уже были процитированы выше. Это не могло не положить начало распаду монолитного общественного сознания, породить сомнения, скепсис, недоверие и абстрагирование от официальной идеологии.

 

   

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ УКРЕПЛЕНИЯ, СТАБИЛЬНОСТИ И МЕЖНАЦИОНАЛЬНОГО СОГЛАСИЯ НА ПРИМЕРЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ АССМБЛЕИ НАРОДОВ КАЗАХСТАНА

 

А.И. Ли

(Карагандинский университет «Болашак», Казахстан)

 

Обретение Независимости в 1991 г. обременило нашу страну, как и другие страны бывшего Союза, к решению многих вопросов, в том числе путей дальнейшего развития государства и общества в целом. Вопросы национальной политики и создания единого гражданского общества наравне с экономическими вопросами стояли наиболее остро.

Положение Казахстана согласно историческим, этнографическим, геополитическим и др. факторам во многом уникально. Проживание на одной территории более ста различных наций, в совокупности с неуверенностью в завтрашнем дне, колониальным прошлым со всеми вытекающими последствиями  давала тогда (в начале 90-х гг.) благодатную почву для возникновения различных экстремистских, националистических течений. Для противоборства с данной возможной тенденцией в обществе и для объединения этого самого общества в единый механизм нужен был институт позволяющий решать эти вопросы на самом высоком уровне. Таким институтом  стала Ассамблея народа Казахстана.

Идея создания Ассамблеи народа Казахстана была впервые высказана Президентом страны Н.А. Назарбаевым в 1992 г., на Первом Форуме народов Казахстана, посвященном первой годовщине Независимости.

Ассамблея народа Казахстана была образована в соответствии с Указом Президента Республики Казахстан от 1 марта 1995 г. как консультативно-совещательный орган при Главе государства.

Цели и задачи Ассамблеи, структура и организация работы, основные направления деятельности определены в Положении об Ассамблее народа Казахстана и Стратегии Ассамблеи, утвержденных Указом Президента Республики Казахстан от 26 апреля 2002 года № 856.

Деятельность Ассамблеи направлена на решение следующих задач:

1) обеспечение эффективного взаимодействия государственных органов и институтов гражданского общества в сфере межэтнических отношений, создание благоприятных условий для дальнейшего укрепления межэтнического согласия и толерантности в обществе;

 2) укрепление единства народа, поддержка и развитие общественного консенсуса по основополагающим ценностям казахстанского общества;

 3) оказание содействия государственным органам в противодействии проявлениям экстремизма и радикализма в обществе и стремлениям, направленным на ущемление прав и свобод человека и гражданина;

 4) формирование политико-правовой культуры граждан, опирающейся на демократические нормы;

 5) обеспечение интеграции усилий этнокультурных и иных общественных объединений для достижения цели и задач Ассамблеи;

 6) возрождение, сохранение и развитие национальных культур, языков и традиций народа Казахстана.

За 20-летнию историю независимости Казахстан сумел сохранить атмосферу дружелюбия между различными нациями. В не малой степени этому способствовала деятельность Ассамблеи народа Казахстана. У Ассамблеи имелись инструменты для выполнения поставленных задач. Это не только представительство Ассамблей во всех областях Республики, но и также различные национально-культурные Ассоциации Казахстана, представительство в Парламенте РК (согласно  Закону «О выборах в Республике Казахстан»), председательство в Ассамблее действующего Президента Н.А. Назарбаева. Каждый из вышеперечисленных инструментов несет под собой мощный административный ресурс, позволяющий решать вопросы по мере их поступления и сохранять благоприятный межнациональный фон. Считаю, что во многом именно административный фактор влияния позволил Ассамблеи действовать продуктивно и решить поставленную перед ним главную задачу – сохранения толерантного единого общества.

Но за последние годы стала актуальной и другая проблема, которую уже не удастся решить только административным ресурсом. Если раньше во многом идея сохранения межнационального мира было основана на исторических связях прошлого (во многом советского периода), то за последнее время выросло новое поколение, которое никак не связано с этим.

Новое поколение дает новую порцию вопросов. Это значит, что если на этапе становления государства главной задачей была консолидация общества на основе межэтнической толерантности и общественного согласия, то на новом этапе развития страны стратегическим приоритетом становится достижение Национального Единства, основанного на признании общей для всех граждан системы ценностей и принципов. Формирования этих систем многие политологи Казахстана связывают с дальнейшей деятельностью Ассамблеи.

Формирование активного гражданского общества – вот новая главная задача Ассамблеи. Механизм поощрения активных, молодых, талантливых людей дает возможность дальнейшего экономического развития страны. Как известно после распада Советского Союза во всех этих странах зафиксирован массовый отток населения за рубеж. Чаще всего это было активное, трудоспособное население. Именно это стало  для многих государств одной из причин замедления процессов формирования и развития экономики. Казахстан, благодаря мудрому руководству прошел эту стадию становления и сейчас стране нужен главный капитал, который ценятся на сегодня превыше всего – это единое активное общество.

Языковой вопрос стал главным камнем преткновения в сегодняшнем обществе. Не стоит забывать, что казахский народ мечтал о независимой стране несколько сотен лет. Сейчас Казахстан является исторической Родиной для казахов. Это их исконная земля и  прописанный в Конституции статус казахского языка как государственного является естественным шагом. Требование знания государственного языка логично.

Но в то же время говорить об ущербном положении других языков безосновательно. Статус русского языка, как языка межнационального общения, официально прописан в Конституции Республики Казахстан. Ведь говоря о русскоязычном населении Казахстана, мы имеет в виду не только русских, но и представителей других национальностей, в том числе и коренного населения. Русский язык связал нас общими культурными ценностями, позволяющими народ Казахстана связать в единую духовную составляющую. Любые спекуляции, связанные со сменой статуса русского языка, вызывают негативную реакцию, как со стороны общества, так и со стороны государственных структур. В нашей стране права русскоязычных никогда не ущемлялись. Русским языком пользуются как в государственных учреждениях, так и в повседневной жизни. Не стоит забывать и о развитии др. языков. Существуют различные центры, школы позволяющие развивать языковое многообразие. Ассамблея совместно с государством поддерживает различные начинания, связанные с культурным обогащением. Так, например кроме казахских и русских театров успешно функционируют четыре национальных (этнических): узбекский, уйгурский, корейский и немецкий. Причем три последних – единственные на территории СНГ.

Единство народа, нации – позволяет нашей стране идти вперед, преодолевать экономический кризис, строить свое светлое будущее. Единство – наш главный капитал.

Тем более, основной этот тезис уже прописан в Доктрине Национального Единства, он гласит: «Единство в многообразии» стало нашим общим достоянием, а согласие между этносами – нашим главным достижением, символом Казахстана, гарантией и основой успешного социально-экономического и общественно-политического развития страны.

 

Региональные архивы Центральной части Европейской России о рабочем движении в годы НЭПА (1921-1929 гг.)

 

И.Н. Лозбенев

(Образовательный центр ОАО «Газпром», к.и.н.)

 

Движение рабочих за свои права уже несколько веков является одним из ведущих факторов политического развития многих стран мира. И в начале третьего тысячелетия события, происходящие в Западной Европе в результате мирового экономического кризиса, свидетельствуют о том, что вопросы жизненно важные для трудящихся не решены.

Обращение к 150-летнему опыту развития рабочего движения в России показывает, что даже в случае смены власти одной на другую, близкую по лозунгам народным массам, тоже вызывает противостояние трудящихся. И в те годы, уже при Советской власти, было много выступлений рабочих за свои права и достойную жизнь. Однако в советское время об этом писать и говорить было не принято, как и изучать эту проблему. Однако сохранились свидетельства многих событий в архивах, к которым сейчас уже могут обращаться  исследователи. В данной статье речь идет о материалах нескольких областных архивов Центральной части России: Москвы, Твери, Тулы, Смоленска, Иваново, Владимира.

Анализ архивных материалов позволяет сделать интересный вывод. В годы НЭПа многие рабочие участвовали в трех Российских революциях, Гражданской войне и в значительной мере способствовали приходу к власти партии большевиков. Казалось бы, рабочие получили то, что хотели. В Советской России пролетариат получил статус правящего сословия. Но на деле многие проблемы самих рабочих решались слабо. Поэтому они считали, что в результате замены хозяев в управлении предприятиями ответственность за все недостатки развития промышленности взяли на себя большевики. К этому добавлялось и желание воспользоваться всеми возможными плодами революции, обещанными большевиками: снизить продолжительность рабочего дня, производственную нагрузку, повысить заработную плату, улучшить условия труда и жизни.

Однако решить эти проблемы в короткие сроки у Советского государства не было возможности. Большевикам еще предстояло учиться организовывать производство, торговать, решать хозяйственные вопросы. Многие социальные требования рабочих, оправданные с их точки зрения, входили в противоречие с необходимостью повышать эффективность производства, снижать издержки, экономить на расходах. Возникавшие противоречия и вызывали к жизни разные формы протеста и самоорганизации, способы взаимопомощи, то есть возникали различные формы проявления активности, характеризующие рабочее движение. Эта проблема фактически в российской историографии в комплексе не рассматривалась. Рабочее движение в Советский период истории России в целом, и в годы Новой экономической политики в частности – все еще слабо изученная проблема. Центральный промышленный район занимал в 1920-х гг., как и сейчас, совершенно особое положение в экономике страны. На его территории располагались такие крупные промышленные центры, как Москва, Московская и Ивановская губерния. Отдельные промышленно-развитые районы имелись в Тверской, Тульской и Владимирской губернии. Однако, Смоленская, Калужская и Рязанская губернии могли быть отнесены к преимущественно сельскохозяйственным регионам. На этой небольшой, по российским меркам, территории были сосредоточены сотни крупных и тысячи средних и мелких предприятий, на которых были заняты сотни тысяч рабочих. Вполне естественно, что здесь – в Центральной России – рабочее движение приняло значительный размах и проявило себя в разнообразных формах.    

Наиболее эффективной формой воздействия со стороны рабочих на власть и владельцев предприятий, как и до 1917 г., так и позднее, была забастовка. Период 1920-х гг. богат примерами подобной формы рабочего протеста, тем более  в таком промышленно-развитом регионе, как Центральная часть Европейской России. Материалы архивов показывают количественные данные забастовочного движения по 6 губерниям Центральной России в годы НЭПа (подсчет автора).

 Из таблицы видно, что забастовочное движение имело свои спады и подъемы. Первый этап подъема рабочего движения пришелся на первые годы НЭПа. Это было связано с тем, что переход к Новой экономической политике, хотя и обеспечил спокойствие в крестьянской среде, но очень серьезно ударил по уровню жизни рабочих.

Приспособление предприятий к новым условиям рынка влияло на положение рабочих. Многие руководители предприятий еще не знали конъюнктуры рынка, источников получения сырья и сбыта своей продукции. Результатом стали постоянные задержки заработной платы, пайков, спецодежды и обуви. Практически все случаи забастовок в 1921-1922 гг. были вызваны этими причинами. Так, в 1921 г. Московской губернии  в 47% случаев, в Тверской,  Тульской и Иваново-Вознесенской губерниях в 100% причинами забастовок были задержка либо сокращение пайка, невыдача мануфактуры или спецодежды.

В тяжелой экономической ситуации администрации предприятий было трудно выполнить требования рабочих. Так, из 16 забастовок, прошедших в Тверской губернии, требования рабочих полностью или частично были удовлетворены в 5 случаях, а во Владимирской губернии в 2-х из 10, в Иваново-Вознесенской губернии из 23 забастовок требования были удовлетворены частично в 3-х, в Тульской губернии из 2-х забастовок требования участников были частично удовлетворены в одном случае[249].

В 1922 г. в забастовочном движении Центральной части Европейской России стали проходить не только количественные, но и качественные изменения. Архивы свидетельствуют, что вырос уровень организованности протестного движения. Стали меняться причины забастовочного движения: выросли требования повышения зарплаты (тарифов) и снижения норм выработки, против сокращения рабочих мест на предприятиях, задержки выдачи продовольственных пайков, а также из-за просчетов в деятельности администрации и профсоюзов. Эти требования стали причиной 58,6% забастовок в Московской губернии, 43% – в Тверской и 70% выступлений в Тульской. Анализ требований рабочих показывает, что произошла их «денатурализация». Рабочих стало интересовать не только снабжение продовольствием, но и размеры зарплаты и тарифов. Рост забастовочного движения не мог не вызывать беспокойства со стороны местного губернского руководства. И.А. Зеленский – руководитель Московской организации ВКП (б) – говорил на XI Московской губернской партийной конференции, что усиление стачечного движения рабочих было вызвано задержками заработной платы, ее снижением (прежде всего при перечислении зарплаты из совзнаков в золотые рубли), необходимостью улучшения быта рабочих[250]. В 1925-1926 гг. прошла новая волна забастовок. При внимательном рассмотрении данных статистики можно увидеть, что большая часть всех забастовок этого периода – почти 60% – пришлась на текстильные предприятия Иваново-Вознесенской губернии. К тому же они были более организованными и масштабными. Массово «забастовочным» стал май 1925 г., когда в разное время останавливалась работа 14 предприятий, а забастовками были охвачены 12 тысяч рабочих[251]. Летом, осенью, зимой 1925 г. забастовочная волна стала несколько  слабее,  но в июне их было 6, в июле – 4, в августе – 3, в ноябре – декабре еще 10[252].

В 1926 г. ситуация, на первый взгляд, не изменилась, число забастовок даже увеличилось. Однако они стали менее масштабными по числу участников: если в 1925 г. забастовками было охвачено 16 тыс. чел. (13,3% из числа всех рабочих), то в 1926 г. в забастовках участвовало около 5 тыс. чел. (3,3%)[253].

Период 1925-1926 гг. стал высшей точкой развития забастовочного развития в регионах Центральной России в годы НЭПа. К концу 1920-х гг. число забастовок стало резко снижаться. Среди многих причин уменьшения протестного движения можно назвать то, что требованиям рабочих стали уделять больше внимания. В частности, на предприятиях Московской губернии, требования рабочих удовлетворялись на 80-90%[254], в других губерниях также шли по пути выполнения в большей или меньшей мере требований участников забастовок. Возможно, это главный итог данного этапа рабочего движения в России.

Каждое историческое событие или явление – продукт своей эпохи. В полной мере это можно отнести к рабочему движению в губерниях Центральной России в 1920-х гг. Оно развивалось в специфических условиях, когда рабочий класс был объявлен привилегированным слоем населения и, казалось, должен был бы пользоваться своим особым положением. Жизнь показала обратное. Государство, взяв на себя управление предприятиями, не могло в полной мере выполнять требования рабочих, чем вызвала волну забастовочного движения. В то же время их протест не был направлен против Советской власти, как системы управления: рабочие признавали ее, как свою, созданную при их непосредственном участии. Точно так же их протест не был направлен против правящей партии, большевики пользовались поддержкой рабочих. Критика и протестные действия были направлены против отдельных проявлений бюрократизма и бесхозяйственности. Думается, что с этой точки зрения и необходимо рассматривать рабочее движение в Центральной России в годы НЭПа, и именно так об этом свидетельствуют  архивные материалы.

 

об условиях создания

и обстоятельствах выступления ГКЧП (август 1991 г.)

 

А.В. Лукашин

(РГАСПИ)

 

Выступление Государственного комитета по чрезвычайному положению (далее – ГКЧП) 19-21 августа 1991 г. явилось переломным событием в процессе распада СССР. После ГКЧП начинается демонтаж центральных органов союзной власти и происходит переподчинение властных структур республиканским руководителям. Фактически после августа 1991 г. Советский Союз перестает существовать как единое союзное государство.

Осмысление августовских событий 1991 г. будет неполным без характеристики исторических условий и обстоятельств возникновения ГКЧП. Его создание было неразрывно связано с проблемой разработки и заключения нового Союзного договора, призванного пересмотреть экономические и политические отношения между союзным центром и национальными республиками.

Процесс разработки Союзного договора, начавшийся летом 1990 г.,[255] вступил в активную фазу после проведения 17 марта 1991 г. Всесоюзного референдума по вопросу сохранения СССР.  Успешные итоги референдума (76,4% советских граждан, 113.512.812 человек из 148.574.606[256] – проголосовали «ЗА» сохранение СССР в рамках обновлённой федерации[257]) создавали необходимые предпосылки для завершения работы над Союзным договором, обязывая союзных и республиканских руководителей объединить свои усилия в достижении этой цели [258].

В апреле-июле 1991 г. в президентской резиденции Ново-Огарёво состоялось несколько встреч и совещаний Президента СССР М.С. Горбачёва с руководителями республик, принявших участие в референдуме[259], на которых обсуждались и разрабатывались различные варианты нового Союзного договора. По воспоминаниям очевидцев, данные переговоры проходили с большим трудом, что объяснялось острым конфликтом интересов союзных и республиканских лидеров[260].

23 июля 1991 г. в Ново-Огарево под председательством М.С. Горбачева состоялось заключительное совещание, по итогам которого был подготовлен окончательный проект Договора о Союзе Суверенных Государств (далее – ССГ). В соответствии с проектом Договора, обновлённый Союз провозглашался суверенным федеративным государством в ранге правопреемника СССР. При этом каждая республика – участник Договора – также признавалась суверенным государством, обладавшим всей полнотой власти на своей территории[261]. В целом текст Договора свидетельствовал о том, что суверенитет республик первичен по отношению к суверенитету Союза[262].

В Союзном договоре не было упоминаний о едином экономическом пространстве и единой банковской системе – экономических основах федерации, о которых говорилось в постановлении Верховного Совета СССР от 12 июля 1991 г.[263]. Устанавливалась одноканальная система налогообложения, лишавшая Союз личных источников бюджетных поступлений[264]. В целом проект Договора о Союзе Суверенных государств предполагал создание Союза, обладавшего всеми чертами конфедерации, что было подтверждено в экспертном заключении Комитета конституционного надзора СССР[265].

Что касается порядка заключения Договора, то участники встречи условились подписать его осенью 1991 г. на Съезде народных депутатов СССР, после предварительного рассмотрения Верховным Советом СССР и Верховными советами республик. Однако, по итогам тайной ночной встречи между М.С. Горбачёвым, Президентом РСФСР Б.Н. Ельциным и Председателем Верховного Совета Казахской ССР Н.А. Назарбаевым, состоявшейся 29-30 июля 1991 г. в Ново-Огарёво, было решено перенести дату подписания Союзного договора на 20 августа 1991 г.[266].

Там же участники встречи договорились провести существенные перестановки в высшем эшелоне союзной власти – со своих постов предполагалось сместить премьер-министра В.С. Павлова, председателя КГБ В.А. Крючкова, министра обороны Д.Т. Язова, министра внутренних дел Б.К. Пуго, вице-президента СССР Г.И. Янаева[267]. Трое из выше названных руководителей – Крючков, Пуго и Язов – выступали 17 июня 1991 г. на закрытой сессии Верховного Совета СССР, на которой подвергли деятельность Президента СССР М.С. Горбачева жесткой критике, и на которой глава КГБ В.А. Крючков заявил о том, что в данной ситуации нельзя обойтись без мер чрезвычайного характера[268].

Воспользовавшись тем, что М.С. Горбачев с 4 августа 1991 г. находился на отдыхе в Крыму и не мог полностью контролировать ситуацию в стране, В.А. Крючков, Д.Т. Язов, Б.К. Пуго, В.С. Павлов, Г.И. Янаев, а также первый заместитель председателя Совета Обороны О.Д. Бакланов, председатель Крестьянского союза СССР В.И. Стародубцев и президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи СССР А.И. Тизяков – решили 18 августа 1991 г. создать Государственный комитет по чрезвычайному положению в целях нормализации обстановки в стране и подготовки Союзного договора, соответствующего результатам референдума 17 марта 1991 г. По мнению высших партийных и государственных руководителей, проект Договора о Союзе Суверенных государств, подготовленный к подписанию 20 августа 1991 г., вёл к фактической ликвидации СССР как федеративного государства[269].

Однако, провозгласив необходимость заключения «правильного» Союзного договора, участники ГКЧП в ходе своего выступления не смогли предложить конкретных мер по решению данной проблемы. В своем «Обращении к советскому народу» от 18 августа 1991 г. они пообещали «…провести широкое всенародное обсуждение проекта нового Союзного договора»[270], но при этом не указали конкретного механизма, с помощью которого данное обсуждение будет осуществлено. На вопрос корреспондента «Интерфакс» в ходе пресс-конференции ГКЧП 19 августа 1991 г. о том, означает ли данное заявление, что будет проведен специальный референдум по Союзному договору, и.о. Президента СССР Г.И. Янаев прямого ответа не дал[271].

Осуществление активных действий ГКЧП осложнялось и тем, что в нём не было единоличного лидера. Формально, председателем комитета являлся Янаев, но по свидетельству всех участников и очевидцев, подлинным идеологом и лидером ГКЧП был председатель КГБ В.А. Крючков. Именно по приказу Крючкова с нач. августа в аппарате КГБ разрабатывались различные сценарии введения в стране чрезвычайного положения, и по его же инициативе 17 августа 1991 г. на секретном объекте «АБЦ» состоялась встреча будущих членов ГКЧП, на которой было принято решение о создании временного органа с целью принятия первоочередных мер по выводу государства из кризиса[272].

У противников ГКЧП, напротив, был единоличный лидер – Президент РСФСР Б.Н. Ельцин. В течение трёх августовских дней российское руководство действовало грамотно и решительно, оперативно реагируя на любые действия гэкачепистов. Сразу же после объявления в СМИ утром 19 августа заявления и обращения ГКЧП, Б.Н. Ельцин издал Указ, в котором данное выступление было расценено как «антиконституционный государственный переворот», «государственное преступление»; члены ГКЧП были названы «путчистами»[273]. Подобной линии Ельцин и его окружение придерживались и в ходе всех дальнейших событий.

Особое значение для перелома ситуации в свою пользу для российского руководства имело принятие Указа № 61, предписывавшего все органы исполнительной власти Союза ССР, включая КГБ СССР, МВД СССР, Министерство обороны СССР, действующие на территории РСФСР, перевести в непосредственное подчинение Президента РСФСР[274]. В результате данного решения, ГКЧП терял свою главную опору в лице армии и органов государственной безопасности, после чего шансов на благоприятный исход у них практически не оставалось. После возвращения из Крыма Президента СССР М.С. Горбачева 22 августа 1991 г. ГКЧП был расформирован, а все его члены арестованы. Б.К. Пуго покончил жизнь самоубийством.

Что касается роли и места М.С. Горбачева в августовских событиях 1991 г., то на сегодняшний момент, данный вопрос остается открытым по причине нехватки достоверных и проверенных фактов. Воспоминания заинтересованных участников событий, как с той, так и с другой стороны, излишне тенденциозны и не могут быть подкреплены достаточным количеством документальных материалов. Своеобразным подтверждением этого тезиса может служить фраза самого Горбачева, сказанная им журналистам в аэропорту Внуково-2 по прилете из Фороса: «Всей правды вы никогда не узнаете»[275].

Итоги выступления ГКЧП также не могут быть оценены однозначно. С одной стороны, они сорвали подписание конфедеративного Договора о ССГ, а с другой, углубили политический кризис, что привело к фактическому распаду центральной союзной власти. Обострение политического кризиса в «центре», кульминацией которого стало выступление ГКЧП, в этот момент смыкается с политическим кризисом «на периферии», проявившемся в активизации деятельности националистических сил в республиках, особенно, в Прибалтике, Закавказье, Украине, России и Молдове. Развитие и нарастание данных кризисных явлений привело к провозглашению союзными республиками своей политической независимости, после чего начался процесс юридического оформления распада СССР[276].

Таким образом, ГКЧП, созданный в период острого политического и экономического кризиса, и нацеленный на сохранение Союза ССР, в силу объективных и субъективных причин не смог добиться желаемого, а, наоборот, ускорил процесс разрушения союзного государства. Представив на суд народа развернутую критику горбачевского курса, члены ГКЧП не смогли в ответ предложить позитивную программу действий, ограничившись громкими заявлениями и обещаниями. Участники ГКЧП не смогли оказать достойного сопротивления российским властям во главе с Б.Н. Ельциным, хотя перед началом своего выступления имели перед ними солидную фору – в их руках находились армия, спецслужбы, средства массовой информации, инфраструктура.

Можно смело утверждать, что в ходе августовских событий Б.Н. Ельцин и его окружение проявили себя как незаурядные политические тактики, вчистую переиграв гэкачепистов в этих своеобразных «политических шахматах». После победы над ГКЧП у Ельцина фактически не оставалось никаких преград на пути реализации своей давней цели – выхода  России из состава Союза ССР, означавшего неминуемый развал союзного государства. Безусловно, свою негативную роль в этом процессе сыграла компромиссная позиция М.С. Горбачева, намеренно решившего остаться «над схваткой» в ходе августовских событий и тем самым отдавшего инициативу в руки Ельцина. Остается добавить, что выступление (путч) ГКЧП, как историческое событие, на данный момент вряд ли может быть подвергнуто серьёзному научному анализу по причине недостаточного количества достоверных источников, имеющихся в распоряжении исследователей.

 

ИОГАНН БАКМЕЙСТЕР И ЕГО

«ОПЫТ О БИБЛИОТЕКЕ И КАБИНЕТЕ РЕДКОСТЕЙ»

 

Е.М. Лупанова

МАЭ РАН (Кунсткамера), к.и.н.

 

Дошедшие до наших дней сведения о жизни Иоганна Фольфрата (в русской традиции – Ивана Григорьевича) Бакмейстера отличаются скудностью, что довольно характерно для многих деятелей русской культуры XVIII века.

И. Бакмейсетер родился 9 июля 1732 г. в Ганновере, в семье юриста Георга Арнольда Бакмейстера и Сары Хедвиг Маргаретты, дочери тайного канцлера, был третьим из шестерых детей. Иоганн Фольфрат получил образование в Гёттингенском университете, где изучал богословие, иностранные языки и историю зарубежных стран. Он получил прекрасное образование, овладел несколькими европейскими языками, а также арабским.  После окончания университета он получил приглашение от графа П.Г. Чернышова, русского посла в Лондоне. Приняв данное предложение, он стал гофмейстером посольства. Таким образом судьба связала его с Россией. В 1755 г. П.Г. Чернышов был отозван из Лондона, примерно в то же время (а по некоторым данные раньше, по делам посольства) И. Бакмейстер оказывается в Москве, где получает приглашение от секретаря Академии наук в Санкт-Петербург. В 1756 г. он был принят помощником библиотекаря (унтер-библиотекарем) Библиотеки Академии наук и хранителя Кунсткамеры Петра Великого. Здесь, не меняя должности, он проработал 32 года, до конца своей жизни. Особый ценен его вклад в описание и изучение коллекций Минцкабинета Кунсткамеры, где нашли применение его знания арабского языка[277].

В 1785 г. он стал членом Вольного экономического общества. В том же году по инициативе И. Бакмейстера было организовано Общество любителей чтения на французском языке литературных новинок. Членом этого кружка состояла сама императрица, но начинание не имело успеха. Кружок практически не привлек к себе внимание образованного общества и через год прекратил свое существование.

С 1777 г. был одним из авторов и редакторов «St. Petersburgischen Journal», а с 1785 г. — главным редактором этого журнала.

18 сентября 1788 г. И.Г. Бакмейстер скончался.

Этим, пожалуй, и ограничиваются достоверно известные факты биографии автора вновь публикуемого к юбилею классического труда о Кунсткамере XVIII века.

Книга И. Бакмейстера делится на Введение, в котором дается краткий обзор русской истории и две части – «Опыт о начале и нынешнем состоянии находящейся при Санкт-Петербургской императорской академии наук Библиотеки» и «Опыт о начале и нынешнем состоянии находящегося при Санкт-Петербургской императорской академии наук Кабинета редкостей и истории натуральной».

Пафос вступления к «Опыту о начале и нынешнем состоянии…» — традиции русской самобытной культуры на протяжении всей истории. И. Бакмейстер пишет о том, что русские в своем развитии не уступали другим народам Европы. При том в духе модного в XVIII в. учения меркантилистов, высокий культурный уровень Древней Руси связывается с военными успехами, развитием торговли и благосостоянием государства: «…известно, что избыток и торговля одобряют рачение и раждают великолепие и щедрость, а щедрость приводит в совершенство».[278] Широко распространенные во времена И. Бакмейстера среди европейцев взгляды на Россию как на варварское государство автор объясняет невежеством сторонников такой точки зрения: «Что же некоторые в Европе противные об России подали мнения, сие приписать должно недовольному их сведению о сём государстве, ни о его языке, ни же истории. Пускай они раскроют домашние российские летописи, то увидят тут тысячу геройских подвигов, почтение и награду отменных дарований, а отвержение и презрение невежества»[279]. Таким образом, автор, немец по происхождению, выступает патриотом своей второй родины, оспаривая взгляды «норманистов». Он аргументирует свои идеи фактами русской истории на основе знакомства с летописями, трудами В.Н. Татищева, М.М. Щербатова, сообщениями иностранцев о русском государстве XVI—XVII вв. и зарубежной историографией.

Два других раздела написаны уже не столько на основе изучения литературы и источников, сколько на личных наблюдениях за многие годы работы в Академии наук и устных свидетельствах представителей старших поколений.

Разделу о Библиотеке были посвящены специальные исследования Г.А. Князева, К.И. Шафрановского, Ю.В. Григорьева, в отличие от части «Опыт о начале… Кабинета редкостей и истории натуральной», которая выпала из исследовательского внимания и на которой предполагается подробнее остановиться сейчас.

Раздел, посвященный Кунсткамере, в свою очередь условно делится на две части – история музея и описание современного состояния коллекций.

Предваряя рассказ о музее, И. Бакмейстер пишет о значимости естественнонаучных коллекций и интересе, который они должны вызывать у посетителей: «Великолепное естественных вещей хранилище, представляет нам картину, на которую воззрев усматриваем в едино мгновение ока  всё, что ни есть в ней прелестнейшего, редчайшего и дивнейшего. Кто может быть столь нечувствителен, чтоб, смотря на несчетные природы богатства, не вознесся духом превыше себя и не подвигнулся бы к благоговейнейшему почтению сотворившего оные всевышнего существа»[280]. Автор акцентирует внимание на значении коллекционирования и музейных собраний для развития наук о природе. «Не хранилищам ли естественных вещей сия наука должна тем степенем совершенства, до которого она ныне достигла?», –  задаёт он риторический вопрос.[281]

На протяжении всего повествования И. Бакмейстер любуется экспонатами музея, подчеркивая эстетическую ценность не только произведений искусства, но и «несчётных природы богатств». Эпитетов «изящный» («преизящный»), «прелестный», «прекрасный» удостаиваются как произведения искусств, так и редкие птицы, раковины, минералы. Теми же словами, с подчёркнутым восхищением описываются коллекции – и связанные с именами собирателей (Р. Арескина, Я.В. Брюса, Д.Г. Мессершмидта), и объединенные по тематическому принципу (например, коллекция ящериц). Говорится и об эстетической ценности анатомической коллекции Ф. Рюйша. С другой стороны, тератологическая коллекция, жабы, пауки и скорпионы характеризуются как омерзительные.

Здесь проявляется характерное для XVIII века отношение к музейным коллекциям, когда отдается приоритет эстетической ценности композиции перед научной классификацией экспонатов. Этот принцип много критиковался в XIX-ХХ вв., но сейчас вновь привлекает к себе внимание и переживает возрождение. Современная экспозиция музея &laqulaquo;Первые естественнонаучные коллекции Кунсткамеры» является попыткой реконструкции музея XVIII в., где в одной витрине Натуркабинета могли соседствовать художественная композиция из засушенных насекомых, чучело млекопитающего, анатомический препарат здорового органа и пример аномалии развития. Музей антропологии и этнографии, наследник петровских коллекций, тем самым не выделяется, а встраивается в общеевропейскую тенденцию восстановления первоначальных экспозиций в первых центрах собирания редкостей.

И. Бакмейстер не только обращает внимание на наиболее редкие и ценные экспонаты, формирует отношение читателя к экспонатам, но также выступает в роли просветителя.

Социальный портрет репрессированных в ходе «Большого террора» (1937-1938 гГ.): сравнительный анализ баз данных по книгам памяти четырех регионов РСФСР

 

Л.А. Лягушкина

(МГУ)

 

Одна из наиболее острых проблем отечественной истории XX века – политические репрессии 1937-1938 гг., получившие название «Большой террор». Несмотря на «архивную революцию» 1990-х гг. и публикацию огромного массива документов, посвященных этой тематике, в историографии нет единого мнения по поводу того, кто был основным инициатором репрессий, насколько они контролировались высшей властью, было ли свободно руководство местных органов Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) в выборе тех, против кого в первую очередь наносить удар. Несмотря на то, что для исследователей доступна статистика этого ведомства, характеризующая арестованных лиц, ее данные мало что могут дать для решения поставленных в историографии вопросов, потому что они ориентированы на социальное прошлое репрессированных, а не их роль в настоящем.

Помочь в формировании представлений о некоторых чертах репрессивной политики может подробный статистический анализ того, как проходили «массовые операции» 1937-1938 гг. (среди них – так называемая «кулацкая операция» по приказу №00447, «национальные операции» против немцев, поляков, латышей, и др.) в различных регионах СССР, уточнение того, кто стал жертвами террора. Статистический анализ позволяет показать ход операций (продемонстрировать динамику арестов, судов, расстрелов) и составить социальный портрет репрессированного в разных регионах, а затем сопоставить полученные результаты.

Данные, необходимые для подобного статистического анализа, хранятся в архивно-следственных делах репрессированных, однако обработка столь огромного количества источников привела бы к значительным временным затратам. К тому же, доступ к такого рода делам все еще ограничен законом о тайне личной жизни. Поэтому в историографии «Большого террора» немного работ, ставящих перед собой задачу реконструировать социальный портрет репрессированных, а те, что есть, посвящены отдельным небольшим группам жертв репрессий, либо в региональном масштабе – отдельным операциям.

Помочь преодолеть эти трудности может обращение к книгам памяти – спискам жертв политических репрессий с их краткими биографиями, основанными как раз на следственных делах и прочих архивных документах. Книги памяти составлялись с начала 1990-х гг. общественными организациями и государственными комиссиями, а затем были переведены в цифровой формат и опубликованы на одном диске «Жертвы политического террора в СССР» историко-просветительским обществом «Мемориал». Несмотря на очевидные недостатки книг памяти (неполнота сведений, разнообразные базовые источники информации, фальсификации НКВД, различные подходы их составителей), база данных с ними (созданная в формате MySQL) позволяет быстро и качественно провести статистический анализ.

Всего в базе данных «Мемориала» есть сведения о 2 614 978 репрессированных за все годы советской власти. По интересующему нас периоду 1937-1938 гг. в ней данные неполные: она содержит около 230 тыс. записей о расстрелянных (около 33% от общего их числа[282]) и еще 220 тыс. записей об арестованных, но не расстрелянных (28%; как правило, их приговор сводился к 10 годам лагерей). В некоторых регионах книги памяти не издавались или были заведомо неполными, поэтому по ряду областей и республик выборка, имеющаяся в базе данных, представляется нам достаточно полной.

На данном этапе исследования было решено проанализировать данные о репрессиях в четырех регионах РСФСР, имеющих различное географическое положение: Алтайский край (выделен из состава Западно-Сибирского края в сентябре 1937 г.), Башкирская АССР, Горьковская область, Северо-Осетинская АССР. Они были избраны, потому что сведения их книг памяти представляются достаточно репрезентативными. Для проверки полноты баз данных мы сопоставляли количество имеющихся биографических справок с количеством репрессированных в ходе «Большого террора» в каждом регионе. Последнее значение рассчитывалось по документальным свидетельствам (суммировались итоги «кулацкой операции», польской и немецкой операций, данные «сталинских расстрельных списков»), а также, отдельно, учитывались уникальные данные о репрессированных в каждом регионе в 1937 и 1938 гг. по книге историка О. Мозохина[283]. По первой методике подсчетов (по документам) в Алтайском крае имеются сведения о 123% репрессированных, в Башкирии – о 110%, в Горьковской области – о 98%, в Северо-Осетинской АССР – о 128%. Превышение шкалы в 100% может быть объяснено в первую очередь тем, что не все итоги массовых операций по отдельным регионам были опубликованы. По второй методике мы предполагаем, что в базе данных в тех же регионах учтены 111%, 78%, 80% и 100% репрессированных соответственно. Из большой базы MySQL были выделены четыре соответствующих каждому региону коллекции записей, которые были конвертированы в формат СУБД Access.

Сравнив количество справок на репрессированных в базах данных с населением каждого региона, мы получили разные результаты. Высокий процент репрессированных в Алтайском крае (в базе есть сведения о 25527 людях, или 1,02% населения[284]) и в Северо-Осетинской АССР (2607 человек, или 0,84% населения[285]), заметно ниже – в Горьковской области (11417, или 0,26%) и Башкирской АССР (11444, или 0,38%). Немецкие исследователи М. Юнге и Р. Биннер посчитали, что от самой массовой «кулацкой» операции в 1937-1938 гг. по всему СССР пострадало около 0,47% населения[286]. Массовость арестов отразилась и на жестокости при проведении операции: если в Башкирии было расстреляно 33% арестованных, сведения о которых есть в базе, в Горьком – 36%, то в Северо-Осетинской АССР приговорены к высшей мере наказания были 44,2% репрессированных, а в Алтайском крае – 50,1%.

В трех регионах из четырех динамика репрессивных процессов схожа. Активно начавшись в августе 1937 г., в Башкирской области максимальное число арестов пришлось на ноябрь-декабрь 1937 г., в Горьковской и Северо-Осетинской АССР аресты и осуждения прошли в основном в декабре 1937 г. Затем во всех трех регионах прослеживается резкий спад арестов, связанный с прекращением «кулацкой операции». По сведениям баз данных, в 1938 г. в трех областях соответственно было осуждено лишь 29%, 20% и 20% от общего числа репрессированных. Совсем иную картину репрессий можно наблюдать в Алтайском крае. В нём репрессии активно начались еще в июле 1937 г. – в Западно-Сибирском крае занимались разоблачением якобы существовавшего «эсеро-ровсовского заговора» и под это была создана «тройка» (прообраз главного репрессивного органа «кулацкой» операции, состоявшего, как правило, из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома ВКП(б) и прокурора области). Аресты (самым «богатым» на них был ноябрь 1937 г.) активно продолжились в крае и в 1938 г («кулацкая операция» для Алтая была продлена), составив 38% от общего числа жертв «Большого террора» в регионе. Статистика осуждения репрессированных в Алтайском крае наглядно показывает, как чекисты спешно завершали все открытые ими дела к определенным им «сверху» срокам: марту 1938 г. (конец «кулацкой операции») и ноябрю 1938 г. (конец всех массовых операций).

В некоторых книгах памяти есть подробная информация о месте жительства репрессированных (Алтайский край, Горьковская область), в других – только о месте рождения (Башкортостан, Северная Осетия), но все они говорят о том, что жертвами массовых операций в основном становились люди из сельской местности. Немного выбивается из этого ряда Горьковская область – в ней, по нашим подсчетам, репрессированных, проживавших в городе, около 50%, при этом по материалам переписи их было только 30%[287].

Как показал анализ сведений сформированных баз данных, большинство арестованных в обоих регионах родились в 1890-х гг. (по 28% в Горьком и Башкирии, 31% – в Северной Осетии), в то же время, репрессированные Алтайского края несколько более молодые, в нем большинство (28,5%) родилось в 1900-х гг. Почти все арестованные в 1937-1938 гг. – мужчины, в Башкирии, Алтайском крае и Северной Осетии среди них 4,3-5% женщин, а в Горьковской области их 8,4%.

Национальный состав репрессированных показывает, что непропорционально много арестовывали лиц «инонациональностей» (в особенности немцев, 10,9% репрессированных в Алтайском крае и 7,5% в Северной Осетии), и приговоры по отношению к ним были наиболее жестокие.

Сведения об образовании есть только в книгах памяти Республики Башкортостан и Республики Алтай (в советское время – Ойротская автономная область, часть Алтайского края). На Алтае 88,4% репрессированных были неграмотными, малограмотными, с начальным образованием, а в Башкирии 85,4% неграмотных, людей с начальным или неоконченным средним образованием (если не учитывать последних, то 77,8%).

В кратких биографических справках отсутствуют данные о социальном положении репрессированных, поэтому основное внимание было уделено графе базы данных под названием «место работы». Была использована специальная классификация профессий, основанная на материалах источника. Разница в социальном составе репрессированных в четырех регионах существовала, однако основную их массу составили представители непривилегированных классов СССР: крестьяне (51% в Башкирии, 46% в Алтайском крае, в то же время, всего 20% в Горьковской области), служащие и рабочие (в Горьковской области тех и других было примерно по 27%). Подробный отдельный анализ группы служащих показал, что в основном это также были рядовые работники различных предприятий, притом, что немало было среди репрессированных управленцев и интеллигенции, в том числе врачей, учителей, бухгалтеров.

Таким образом, можно сказать, что сведения электронной БД показывают как сходства, так и довольно серьезные различия в проведении массовых репрессивных операций в четырех регионах РСФСР, которые отразились на социальном портрете репрессированных. Общим является то, что жертвами репрессий были представители малообразованных слоев сельского населения, в возрасте 30-60 лет, и, как правило, они были крестьянами. В то же время, Алтайский край и Горьковская область по разным параметрам довольно сильно отличаются друг от друга и остальных регионов. Статистический анализ показывает, что формы и размах, которые на местном уровне принимал «Большой террор», зависели от многих факторов, не только очевидных (например, промышленная специализация региона), но и от других причин, которые должны стать предметом дальнейшего изучения.

СЕТЕВЫЕ ВОЙНЫ – ВОЙНЫ XXI ВЕКА

 

М.П. Малкин

(Карагандинский университет «Болашак», Казахстан)

 

В истории человечества войны всегда отражали уровень технологического развития. И в современную, постиндустриальную эпоху странами Запада, в первую очередь США, активно разрабатывается модель войны нового типа. Теория получила название «сетевые войны». Никакого отношения к интернету или к компьютерным играм она не имеет. Эта теория качественного сдвига в военных технологиях и в устройстве современных обществ в целом.

Теория сетевых войн пришла на смену концепции ядерного сдерживания, преобладавшей в эпоху «холодной войны». Сетевая война ведется не государствами и не блоками, а глобальными структурами –  институционализированными или фрагментарно террористического характера. В глобализирующемся мире вся социально-экономическая, политическая и культурная структура пронизывается информационными каналами, они и составляют сети.

«Сеть», по которой протекает информация (от бытовой, общественно-политической, энергетической до военно-стратегической), из технического средства превращается в главную жизненную артерию. Различные сетевые структуры (средства связи, масс-медиа, транснациональные корпорации, религиозные организации, НПО, политические ячейки, спецслужбы) интегрируются  в общую, гибкую и разнородную, структуру. Раньше идеологическая борьба двух систем и военно-техническое развитие были строго разведены. В сетевой войне идеология и технология связаны  неразрывно, до неразличимости. При этом качественно изменяясь: в чистом виде нет ни противостояния национальных государств, ни конкуренции капитализма с социализмом. Все намного тоньше.

Теория  сетевой  войны, описанная в изданном Пентагоном труде адмирала Сибровски, исходит из необходимости контролировать мировую ситуацию так, чтобы основные глобальные процессы развертывались в интересах США или хотя бы им не противоречили. Война ведется постоянно и непрерывно и не только против «врагов», стран «оси зла», но и против нейтральных сил, таких как Россия, и даже против союзников – таких как Европа и Япония.

По сути, создание «сети» в том смысле, в каком это имеют в виду стратеги Пентагона, это выстраивание системы глобальной доминации США надо всем миром, т.е. постмодернистский аналог колонизации и подчинения, только осуществленные в новых условиях, в новых формах и с помощью новых средств. Здесь необязательно прямая оккупация, массовый ввод войск или захват территорий. Излишни армейские действия и огромные военные граты. Сеть – более гибкое оружие, она манипулирует насилием и военной силой только в крайних случаях, и основные результаты достигаются в контекстуальном влиянии на широкую совокупность факторов – информационных, социальных, когнитивных и т.д.

Центральной задачей ведения всех «сетевых войн» является проведение «операции базовых эффектов далее ОБЭ. Эта важнейшая концепция во всей данной теории. ОБЭ определяются как «совокупность действий, направленных на формирование модели поведения друзей, нейтральных сил и врагов в ситуации мира, кризиса и войны».

ОБЭ означает заведомое установление полного и абсолютного  контроля надо всеми участниками актуальных или возможных боевых действий и тотальное манипулирование ими во всех ситуациях – и тогда, когда война ведется, и тогда, когда она назревает и тогда, когда царит мир. В этом вся суть «сетевой войны» – она не имеет начала и конца, она ведется постоянно, и ее цель обеспечить тем, кто ее ведет, способность всестороннего управления всеми действующими силами человечества. Это означает, что внедрение «сети» представляет собой лишение стран, народов, армий и правительств мира какой бы то ни было самостоятельности, суверенности и субъектности, превращение их в жестко управляемые, запрограммированные механизмы. За скромной «технической» аббревиатурой «ОБЭ» стоит план прямого планетарного контроля, мирового господства нового типа, когда управлению подлежат не отдельные субъекты, а их содержание, их мотивации, действия, намерения и т.д. Это проект глобальной манипуляции и тотального контроля в мировом масштабе.

Вкратце рассмотрим основные фазы сетевой войны:

1.      Любая сетевая операция начинается, прежде всего, с достижения информационного превосходства. Оно осуществляется путем развертывания собственной информационной сети одновременно с подавлением или выводом из строя системы разведывательно-информационного обеспечения противника. Объектами для пристального внимания и первоочередного устранения обычно становятся сетеобразующие узлы, а также центры обработки информации, ее анализа и конечного принятия решений. В реальности собственная информационная сеть обычно развертывается под видом редакций вновь созданных СМИ, а также корреспондентских пунктов существующих СМИ. Сюда же относятся и обычные пиар- и консалтинговые конторы, а в особо осложненных условиях – обычные фирмы. Если же среда представляется абсолютно враждебной, то приоритетным инструментом информационного развертывания становятся существующие  сети,  перепрошиваемые  путем  покупки, идеологической обработки – вплоть до прямой вербовки.

2.      Вторая фаза сетевой операции – подавление способности противника к физическому системному сопротивлению после достижения информационного превосходства. Происходить это может через разложение управленческого аппарата государства или любого другого образования. Здесь в ход идет и идеологическая обработка, и вербовка, и откровенная коррупция. Все это желательно проводить на фоне создания перманентных бытовых проблем, а также психологического давления. Вторая фаза сетевой войны подразумевает устранение способности к системному согласованному сопротивлению, когда разложение и информационное превосходство полностью деморализуют противника.

3.      После этого начинается третья фаза сетевой войны – последовательное уничтожение наиболее крупных и жизнеспособных объектов, оставшихся без управления, но еще способных восстановить сопротивление. Под подобными объектами подразумеваются как министерства и ведомства, так и военные штабы или остатки воинских соединений.

4. Четвертой, завершающей, фазой сетевой операции является полное и окончательное устранение любых возможных очагов сопротивления, будь то небольшие СМИ, маргинальные группы или разрозненные воинские соединения и части.

Основной отличительной чертой сетевой операции является то, что все четыре фазы реализуются настолько стремительно, что не оставляют противнику возможности не только собраться с силами, но и принять необходимые решения. В масштабах государства это может занимать от нескольких месяцев до нескольких лет, в то время как незначительные субъекты могут быть устранены за несколько суток. К тому же каждая из последующих операций может идти «внахлест», т.е. начинать реализовываться, не дожидаясь полного завершения предыдущей фазы.

В идеальных условиях все четыре фазы реализуются практически одновременно, с небольшим зазором по старту. При этом началу всей сетевой операции должен предшествовать значительный период сбора и анализа информации о противнике, ибо сама сетевая операция, состоящая их четырех вышеназванных фаз, является лишь завершающим сбор полных и общих сведений о противнике этапом.

Американцы уже приступили к активному использованию сетевых войн: мы видели это на примере «цветных революций» в Сербии, Грузии, на Украине и т.д., где разнородные информационные стратегии и аморфные неправительственные организации и фонды смогли привести к желаемому политическому результату без прямого военного вмешательства Правила ведения сетевой войны в условиях «горячего» конфликта отрабатываются в Ираке и Афганистане.

Игнорировать теорию сетевых войн не стоит хотя бы потому, что США, стремящиеся к планетарному контролю, уже ведут такую войну против всех. Сетевые структуры могут выглядеть вполне мирно и внешне не быть связаны ни со стратегическими институтами, ни с профессиональной разведкой — вербовкой, добыванием секретов и т.д. Мы обязаны понимать их правила, осмыслять принципы, изучать стратегии, систематизировать логику. Ведь невинная НПО любителей шахмат, молодежное движение, правозащитная общественность или религиозная секта вполне могут быть элементами подрывной сети, притом, что большинство участников об этом не будут и догадываться.

 

 концепция тоталитаризма как инструмент изучения молодежной политики Советского Союза 1930-х гг.

 

Е.а. Минаев

(рГАСПИ)

 

Концепция тоталитаризма, пережившая пик популярности в 1990-е гг., ныне находится в состоянии кризиса. В её адрес все чаще звучат обвинения в научной несостоятельности, неспособности адекватно отражать события нашего прошлого – в том числе, государственной молодежной политики 1930-х гг., составляющей предмет нашего интереса. Постараемся разобраться в этом вопросе. 

Прежде всего, следует акцентировать внимание на нескольких важных моментах общефилософского характера. Любая концепция общественного явления есть искусственная конструкция – приведенное в систему множество фактов, известных науке в настоящий момент. По мере их накопления любая теория вынуждена изменяться, совершенствоваться – или даже радикально перестраиваться. Не являясь точным отображением изучаемого явления, концепция  воспроизводит его сущностные связи, что помогает в познании. Следует помнить, что концепция есть не более чем инструмент познания истины, но никак не сама истина в неизменном виде. Следовательно, единственным критерием состоятельности концепции тоталитаризма, возможно считать её полезность в изучении соответствующего феномена. А кризис может быть не свидетельством несостоятельности, а лишь временным состоянием, предшествующему переходу на качественно новый уровень – в полном соответствии с законами диалектики. Неспособность объяснить все множество фактов, известных науке на данном этапе, может и должна послужить стимулом к дальнейшему развитию, – которое, в свою очередь, невозможно без системной перестройки концепции.

Пожалуй, главным обвинением в адрес концепции является её недвусмысленная политическая направленность и ярко выраженная эмоциональная окраска. По точному наблюдению профессора А.П. Бутенко, понятие тоталитаризма с самого начала обрело негативно-осуждающий характер[288],  – что, в свою очередь, не могло не отразиться соответствующим образом на научной ценности концепции.

Как известно, термин «тоталитаризм» был введен итальянскими либералами-антифашистами Джованни Амендолой и Пиерро Гобетти в 1923 г. Применительно к режиму Муссолини он обозначал крайнюю степень этатизма, как противоположность идеалу либеральной демократии. Но в скором времени термин был перенят на вооружение их противниками. При этом значение осталось прежним, но эмоциональная нагрузка поменялась на 180 градусов. В «Доктрине фашизма»[289] Муссолини пишет: «…Для фашиста все в государстве и ничто человеческое или духовное не существует и тем более не имеет ценности вне государства. В этом смысле фашизм тоталитарен…». Это единственный известный нам пример его употребления в положительном значении. Таким образом, с момента своего возникновения (ещё до введения в научный оборот) понятие тоталитаризма стало оружием политической борьбы, носителем определенной эмоциональной окраски. В то же время, следует отметить, что режим Муссолини по ряду принципиальных показателей не может считаться примером тоталитаризма в современном научном значении (подробнее см.: Минаев Е.А. К вопросу об итальянском тоталитаризме)[290].

Обозначенная выше тенденция получила продолжение в дальнейшем. В трудах Ф. Боркенау «Тоталитарный враг», Ф. Хайека «Дорога к рабству»[291] К. Поппера «Открытое общество и его враги»[292] и ряда других известных авторов тоталитаризм предстает неким абсолютным злом, восстанием темных сил против западной либеральной цивилизации.

Знаменитый труд Х. Арендт «Истоки тоталитаризма»[293] справедливо считается классическим. Более того, по нашему мнению, именно она заслуживает право считаться основоположником научной концепции тоталитаризма. Но и её работа обладает заметным налетом субъективности. Ханна Арендт, немецкая еврейка, дважды была вынуждена спасаться бегством – в 1933 г. из Германии во Францию, и в 1941 г. – из оккупированной Франции в США. Неудивительно, что в качестве одного из основополагающих признаков тоталитаризма (как в Германии, так и в СССР) она  выдвигала антисемитизм, что не находит фактического подтверждения.

Важнейшей вехой стал выход в 1956 г. совместной работы К. Фридриха и З. Бжезинского «Тоталитарная диктатура и автократия». Признавая существенный вклад авторов в развитие концепции тоталитаризма, необходимо отметить, что их теория «тоталитарного синдрома» стала мощным идеологическим оружием в «холодной войне» против Советского Союза. С этой целью тоталитарным был объявлен весь период существования Советского Союза (против чего неоднократно выступала Ханна Арендт).

И, наконец, необходимо признать непосредственную роль концепции тоталитаризма в разрушении Советского Союза. На протяжении всего существования государства она принципиально отвергалась советской наукой как откровенно враждебная. Но в процессе «перестройки» занавес пал – и на людей обрушилась волна деструктивной пропаганды. Взяв на вооружение тезис о принципиальном сходстве коммунизма с национал-социализмом, прозападно настроенные либералы стремились внушить гражданам России комплекс исторической неполноценности, призывали отречься от своего прошлого и покаяться за него. По нашему мнению, некоторые из них в своем антисоветизме пошли значительно дальше самого З. Бжезинского, исказив и упростив его положения концепции в угоду конъюнктурным интересам. Разумеется, в данном случае понятие тоталитаризма выступало не как  научная концепция, а как пропагандистское клише, призванное четко разделить государства и режимы в сознании людей на «хорошие» (демократические) и «плохие» (тоталитарные). Именно это следует считать причиной той откровенной и вполне понятной неприязни, которую ныне вызывает концепция у многих отечественных ученых.

Таким образом, концепция тоталитаризма действительно являлась орудием идеологической борьбы – в том числе, против нашей страны. Но означает ли это, что от неё следует отказаться, как от чего-то априори антинаучного? По нашему мнению – нет. Ведь существовавший в XX веке феномен специфической сверхмобилизационной общественной системы в целом, успешно поддается изучению сквозь призму тоталитаризма, о чем свидетельствует множество научных трудов, вышедших к настоящему моменту. Без детальной и добросовестной разработки концепции не представляется возможным разобраться во многих проблемах нашего прошлого – в том числе, и молодежной политики 1930-х гг. Было бы принципиально неверно начинать эту работу с нуля, перечеркнув все достижения предшественников.

Как мы видим пути решения этой сложнейшей задачи? В первую очередь, необходим критический пересмотр существующих положений концепции, решительный отказ от её использования в конъюнктурных интересах, последовательная опора на принцип историзма. Построить целостную и непротиворечивую модель тоталитаризма позволяет глубокий системно-функциональный анализ. Для изучения всех сторон общественной системы тоталитаризма необходимы совместные усилия широкого круга исследователей: не только историков и политологов, но также философов, социологов, юристов, экономистов, культурологов и других. Все это в перспективе позволит разрешить существующие противоречия и вывести концепцию тоталитаризма на качественно новый уровень – что, в свою очередь, послужит толчком для переосмысления многих исторических проблем советского периода.

 

 

РАЗВИТИЕ ИСТОРИКО-ПАРТИЙНОЙ НАУКИ В СРЕДНЕМ ПОВОЛЖЬЕ В 1930-Е ГГ.  (ПО МАТЕРИАЛАМ СРЕДНЕВОЛЖСКОГО-КУЙБЫШЕВСКОГО ПАРТАРХИВА)

 

И.В. Митрофанова

(Поволжская государственная социально-гуманитарная академия)

 

Важная роль в становлении исторической науки в Среднем Поволжье принадлежит местным научным учреждениям, к числу которых можно отнести отделения истпарта и партархива в Самаре. Основные сведения об их деятельности можно почерпнуть из материалов Самарского областного государственного архива социально-политической истории (ГУСО СОГАСПИ). Фонд Отдела истории партии Куйбышевского обкома ВКП(б) (Истпарт) (Ф. 3500) содержит сведения о создании и деятельности местной комиссии истпарта. В фонде Партийного архива Куйбышевского обкома КП РСФСР 1919–1991 гг. (Ф. 651) хранятся документы по организации Средневолжского отделения партархива, переписка с Центральным  партийным архивом (ЦПА).

В настоящей статье предпринята попытка осветить основные направления работы истпарта и партархива в Самаре-Куйбышеве в 1930-е гг., показать их связь с историками и научными организациями страны и края.

В начале 1930-х гг. Средневолжский край представлял собой огромное по площади и населению территориальное образование, включавшее Самарскую, Пензенскую, Ульяновскую, Оренбургскую области. На его территории  действовало всего несколько научных организаций, занимавшихся историческими изысканиями: комвуз в Самаре, пединститут в Ульяновске, краеведческие музеи и музеи революции и др. Однако в условиях, когда перед всеми историками  страны была поставлена большая задача: «поднять вопросы истории большевизма на должную высоту, поставить дело изучения истории нашей партии на научные, большевистские рельсы»[294] их усилий явно было недостаточно. Как отмечал заведующий Куйбышевским истпартом Х.И. Циммерман к середине 1930-х гг.  в Самаре работало всего несколько историков: Гаркуш, Н.М. Добротвор, Гаврилов, причем все они были «перегружены преподавательской работой, а остальные либо сняты, либо исключены из партии»[295]. Таким образом, научно-исследовательская  деятельность отделений истпарта и партархива в крае приобретала особое значение. Между этими организациями существовало негласное разделение обязанностей, обусловленное  задачами, стоявшими перед ними. Если истпарт создавался для сбора, систематизации документов по истории  Октябрьской революции и Гражданской войны и создания на их основе научных и научно-популярных трудов, пропагандирующих деятельность большевистской партии, то партархив – для «концентрации партийного архивного фонда»[296]. Партийный архив стал для истпарта «помощником», предоставляя ему архивные материалы по истории гражданской войны, «колчаковщине», «дутовщине», борьбе с крестьянскими восстаниями в 1920-е гг., истории местной партийной организации и др.[297] Он выполнял задания ЦПА и Института им. Ленина,  разбирая  архивы бывшего жандармского управления и выявляя наиболее ценные экземпляры, осуществляя поиск документов по истории партии. Так, в 1931 г. Средневолжский партархив передал Институту им. Ленина копию списка коммунистов, мобилизованных Уфимским губкомом, в 1934 г. архив выслал Институту Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ) оригинал телеграммы от 29 августа 1918 г. с подписями В.И. Ленина, А.Д. Цюрупы, адресованной Пензенскому губсовдепу «Об интенсивной работе местных продовольственных органов»[298]. В читальном зале партархива занимались исследователи из Средневолжского и Нижневолжского крайкомов ВКП(б), Средневолжского крайкома ВЛКСМ, Самарского музея революции, Казанского и Башкирского истпартов, Самарского горкома ВКП(б) и других организаций. Всего с 1932 по 1934 гг. исследователями было запрошено 534 дела и 9 печатных источников[299]. В дальнейшем, в связи с начавшейся в стране проверкой партийных документов, доступ читателей в партийный архив был закрыт.

К началу 1930-х гг. в распоряжении Средневолжского истпарта  имелся список исторических тем, рекомендованный к научной разработке V Всесоюзным  совещанием заведующих истпартотделами, прошедшим 5-7 января  1929 г.: история местных партийных организаций (1898 — 1921 гг.);  история создания  Красной гвардии;  революции 1905 – 1907 гг. и  1917 г.; история отдельных крупных заводов;  Гражданская война, интервенция;   национальный и крестьянский вопрос. Основываясь на предложенной тематике, истпарт опубликовал несколько научно-популярных работ по истории края. Так, в 1930 — 1934  гг. вышли в свет монографии и брошюры сотрудников истпарта: В.В. Троцкого и Ф.Г. Попова, посвященные истории революционного движения Среднего Поволжья и местных комитетов партии[300]. Издательская деятельность истпартов находила большую поддержку со стороны партийных органов, носила массовый характер. Спрос на литературу, освещавшую революционные события края, был огромен. Так, научно-популярные работы Ф.Г. Попова «Поезд смерти», «Чехославацкий мятеж и самарская учредилка», «Дутовщина» выдержали несколько переизданий.В 1935 г. работники истпарта  провели большую работу по поиску документов и реминисценций  в память об ушедшем из жизни В.В. Куйбышеве, что нашло отражение в сборнике  «В.В. Куйбышев в Среднем Поволжье» под редакцией И.Х. Циммермана. Всего в  течение 1930-х гг. при участии истпарта было выпущено около 20 печатных изданий: монографий, сборников воспоминаний, исторических очерков, брошюр, хроник, опубликовано более 60 статей в местной печати, подготовлено несколько отзывов на издания по истории местной партийной организации.

Сотрудники истпарта внесли свой вклад в выпуск серийного издания «История  Гражданской войны в СССР» под редакцией М. Горького, собрав воспоминания красноармейцев и документы периода Гражданской войны. Для пропаганды деятельности коммунистической партии в стране и Средневолжском крае истпартом было организовано несколько выставок. В 1930 г. сотрудники истпарта подготовили передвижную выставку о В.И. Ленине, которую смогли увидеть рабочие Самаро-Златоустовской железной дороги  и Трубочного завода, а также выставку «Женщина в революционном движении Средневолжского края» для I краевого съезда колхозниц[301]. Все выставки пользовались большой популярностью у рабочих, служащих и учащихся.

Таким образом, в 1930-е гг. местные отделения истпарта и партархива, сохраняя архивные материалы, выпуская научные и научно-популярные ипубликации, привлекая ученых краеведов к сотрудничеству, внесли существенный вклад в развитие историко-партийной науки.

 

ОСНОВНЫЕ  ФАКТОРЫ  МЕЖНАЦИОНАЛЬНОГО СОГЛАСИЯ В РЕСПУБЛИКЕ КАЗАХСТАН

 

Ж.Б. Найманова

(Карагандинский университет «Болашак», Казахстан)

 

         Еще в конце прошлого десятилетия, выступая на сессии  Ассамблеи народов Казахстана (это был апрель 1996 г.) Президент РК Н. Назарбаев поставил вопрос о необходимости фор­мирования гражданской общности в Республике. В июне 1997 г. формирование новой казахстанской гражданственно­сти Президентом было обозначено в качестве одной из актуальнейших полити­ческих проблем, затрагивающей основы государственности. На VII сессии АНК в 2000 г. он поставил задачу «создать казахстанцев», а в последнее время (октябрь 2007 г.) им была предложена идея форми­рования единой казахстанской конкурентоспособной нации. Таким образом, на протяжении нескольких лет Глава государства ставит вопрос о переходе страны к гражданскому состоянию общества.

         Гражданская солидарность может существовать, прежде всего, на основе нейтральности политико-правовой сферы, равнодушной к культурным различиям. Согласно Закону о гражданстве Респу­блики Казахстан, гражданство «определяет устойчивую политико-правовую связь лица с государством, выражающую совокупность их взаимных прав и обязанностей». Как считает известный россий­ский ученый В.А. Тишков, гражданская деятельность человека всег­да была более многообразной и сложной, чем культурная, и любовь к своему народу меньше всего зависела от записи в паспорте. Ведь чувство принадлежности к этнической общности, если последнее не связано с получением каких-либо преимуществ, гораздо уже граж­данской общности, которая формируется в условиях общественной жизни человека.

         Как представляется, формирование гражданской нации в Казах­стане является ядром проекта национальной идеи. Признание за каждым членом общества принадлежности к гражданской нации формирует у всех граждан страны независимо от их национальной принадлежности чувство общей Родины, общих целей и задач, чувство сопричастности и ответственности всех населяющих ее народов за судьбу страны.

         В мировой этнополитической науке под нацией понимается политическая общность людей различной этнической принадлежно­сти в пределах одного государства. Нация, иначе говоря, понимает­ся как согражданство. В основе этнонационализма лежит чувство общего происхождения, проявляющееся в виде языковых, религи­озных или расовых признаков.

         Действительно, генерализация ценностно-смысловых схем эт­нической идентификации в качестве модели государственно-поли­тического устройства становится формой политизации самой этничности, т.е. превращения демократии в этнократию (этнократия в строгом смысле слова и есть не что иное, как наделение этносов статусом политических субъектов, а не узурпация политической власти этническим большинством). Нет ничего более опасного, чем приобретение этносами статуса политических субъектов. Нацио­нальная принадлежность должна быть сугубо личным делом инди­вида, предметом его духовно-нравственных выборов и культурных предпочтений. Если же этническая принадлежность и ее атрибу­ты выступают решающим аргументом в борьбе за политическую власть в полиэтническом обществе, то гражданская война и распад государства становятся реальной угрозой.

         Предпосылки к формированию казахстанской нации имеются. Социологические исследования Центра гуманитарных исследова­ний на протяжении последних 10 лет показывают, что у этнических групп Казахстана нет принципиальных различий в структуре духовных потребностей, динамике поведенческих установок, систе­ме мотиваций, социально-политических и ценностных ориентации. Употребление таких слов как «национальная безопасность», «национальные интересы», «лидер нации», «здоровье нации» и т.д. стало привычным. При этом всем понятно, что под этими терминами по­нимаются интересы всех, а не отдельного этноса.

         В стране продолжает сохраняться дружественный, толерантный характер отношений между этносами. Все этнические группы на­селения проявляют высокую толерантность и готовность к таким формам межэтнических взаимодействий, как работа в многонаци­ональном коллективе, соседские взаимоотношения, дружба с пред­ставителями других национальностей.

         В последнее время, как известно, в различных регионах Казахста­на – Шилике, Казаткоме, Тенгизе, Маятасе вспыхивали конфликты между казахами и уйгурами, чеченцами, турками, курдами. Поводом для них становились либо хулиганские действия молодых людей раз­личных национальностей, либо криминальные действия представите­лей этнического меньшинства, которые провоцировали ответные дей­ствия представителей коренного этноса против этих меньшинств.

         Оценивая конфликтные ситуации подобного рода, В.А. Тишков пишет: «Трудно разрешимые противоречия и конфликты не являют­ся неизбежными и не предопределены самой природой этничности и фактом сосуществования различных национальностей в пределах одного государства. Напряженность и конфликты возникают, прежде всего, на фоне социально-экономических трудностей и глубоких геополитических и ценностных трансформаций, которые пережива­ет граждане бывшего СССР».

         Проблема формирования общеказахстанской нации как граж­данской общности приобретает вид проблемы формирования новой Национальной идентичности.В отсутствие или при неразвитости гражданского общества содержательно-смысловым контекстом идентификационных стратегий становятся ценности существова­ния «случайных индивидов» и активно-паразитическийспособ освоения социального пространства. Сущностная надлом­ленность транзитного общества, его цивилизационно-культурная маргинальность состоят в том, что экзистенциальная катастрофа здесь претворилась в общезначимость и исключительность самого примитивного, а потому и наиболее кризисного из всех возможных способов социальной идентификации личности: стратификацию по имущественному признаку и дифференциацию по этнической при­надлежности.

         Между тем в современных условиях совершенно неизбежно происходит размывание традиционных этнических связей, преодоле­ние обособленности этнических общностей, ассимиляция людьми инокультурных ценностей и норм. Гражданское общество является оптимальной формой социального структурирования пространства свободного личностного развития, институционального утвержде­ния идей гуманизма, неотчуждаемых прав и свобод человека. Но оно не может сформироваться и полноценно функционировать в условиях, когда общество сегментировано на основе кровного прин­ципа, а не на социальных связях и социальном опыте его членов.

         Многие исследователи отмечают, что ориентиром для самоопре­деления индивида в современном мире становится не его социальное положение, материальная обеспеченность и статус, а приобщение к соответствующей культуре. «Стремление защитить эту культуру и сложившееся на ее основе духовное единство с помощью государ­ства и других социальных институтов и организаций и составляет основную питательную почву и мотивационную основу современ­ного национализма». Необходимо уточнить, что это стремление квалифицируется как национализм, если оно принимает форму экс­пансии, навязывания своей культуры другим этническим группам, узурпации привилегий и властных полномочий.

         Для формирования гражданской нации требуется одно строгое правило – соблюдение прав человека, гарантированных Конститу­цией. Права человека – «единственная область, определенно провоз­глашающая равенство всех перед законом без каких-либо отличий по полу, расе, цвету кожи, языку; религии, политическим убеждени­ям, социальному или национальному происхождению, принадлеж­ности к национальному меньшинству, судьбе, месту рождения или любому другому признаку» (Всеобщая декларация прав человека, статья 14).

         Гражданское общество традиционно рассматривается как си­стема социальной атомистики. Государство при этом приобретает статус субъекта институционализации универсальных принципов, социальные группы – статус носителей своего собственного партикулярного смысла. Но это – фатальная ошибка традиционной кон­цепции. На деле статусом практической универсальности обладает государство и не индивид как атомарный элемент формально-правовой структуры гражданского общества и субъект отношений вещной зависимости, а личность.

Совершенно очевидно, что чем более развитым и зрелым будет в Казахстане гражданское общество, и чем быстрее будет сформи­рована единая казахстанская нация, тем эффективнее само общество сможет на уровне локальных общин регулировать противоречия, ко­торые возникают в ходе общественного развития. Ведь гражданская культура предполагает приобретение человеком статуса гражданина, ответственного за свои решения и принимающего активное участие в принятие коллективных решений. Как справедливо утверждает Г.В. Малинин, политика возрождения подлинной гражданственности, укоренения в человеке духовности, достоинства (в т.ч. и националь­ного), его значимости для общества и ответственности перед обще­ством есть сущностное содержание национальной идеи, способной объединить полиэтническое население Казахстана в целостный со­циальный организм – нацию, единую в своем многообразии.

 

ЦЕНТРАЛЬНОЕ РАЙОННОЕ ОХРАННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ В 1909 Г.: ДОСТИЖЕНИЯ И ПРОБЛЕМЫ

 

А.С. Опилкин

(МГУ)

 

         Ещё в 1906 г. директор Департамента полиции (ДП) М.И. Трусевич пришёл к выводу, что существовавшая на тот момент структура  политической полиции устарела и не соответствует новому уровню угроз.

По его предложению двухуровневая система политического розыска (Департамент полиции как общероссийский центр – жандармские управления и охранные отделения как региональные органы) была модернизирована. Создавался промежуточный уровень в виде районных охранных отделений, которым переходила часть функций ДП на территории района, т.е. нескольких губерний, по регулированию деятельности региональных органов политической полиции. 

Районные отделения создавались в крупных городах на базе уже действовавших органов политического розыска для работы преимущественно за пределами города. Центральное районное охранное отделение (Центральное РОО, ЦРОО) создавалось на основе Московского охранного отделения для работы на территории 12 губерний Центрально-Европейской России.

До учреждения районных отделений большинство органов политической полиции работало в «своих» административно-территориальных единицах – губерниях, крайне редко выходя за их пределы. Деятельность крупнейших охранных отделений – Московского и Петербургского, в определённые периоды экстерриториальная, была исключением.

Основной целью существования РОО было повышение эффективности работы органов политической полиции на территории района, особенно наиболее многочисленных из них – губернских жандармских управлений.

В 1909 г. – через два года после создания – Центральное РОО добилось определённых результатов в этом направлении. С одной стороны, с началом работы районного отделения улучшилось качество поставляемой в Департамент полиции информации по широкому кругу вопросов, главным образом о состоянии революционного движения и деятельности нелегальных организаций в той или иной губернии, а также о профессиональной компетентности служащих местных органов политической полиции и их действительной работе.

Ситуации, когда губернатор говорит о «серьёзной обеспокоенности» положением дел в губернии, а начальник местного жандармского управления сообщает в ДП, что «никаких революционных организаций, в точном смысле этого слова» в губернии нет, разрешались компетентным докладом о положении дел от лица начальника ЦРОО. В частности, подобная ситуация была в 1907 г. в Орловской губернии[302].

В результате анализа ситуации в губернии и изучения деятельности Орловского жандармского управленияорганизация секретной агентуры в наиболее беспокойном Брянском уезде легла на плечи не местного жандармского управления, а Центрального районного отделения. Уже в мае 1907 г. туда были командированы четыре секретных агента[303].

В целом, после проверки служащими Центрального РОО  восьми губернских жандармских управлений  (ГЖУ) района, организация политического розыска была обозначена как «не вполне удовлетворительная»[304].

И если ситуация с наружным наблюдением в ГЖУ на протяжении 1907-1909 гг. улучшилась за счёт перевода части унтер-офицеров управлений на должности филёров[305],то проблема с секретной агентурой в жандармских управлениях решалась очень медленно и неуверенно.

Наглядно это видно, например, в следующей ситуации. 4 февраля 1909 г. помощник начальника ЦРОО по району докладывал в Департамент полиции: «… розыскные органы местностей Района, от коих состоялись выборы делегатов на областную конференцию РСДРП, не располагали сведениями об избранных делегатах вследствие недостаточного освещения организаций внутренней агентурой. По той же причине ни один из упомянутых розыскных органов не поставил своевременно в известность Район о предполагавшейся конференции»[306].

Когда же ЦРОО сообщило о выборах и предложило выявить избранных делегатов в своих губерниях, то снова ни один из региональных органов политической полиции сделать этого не смог. Таким образом, своеобразный экзамен на наличие секретной агентуры по одной из основных партий в феврале 1909 г. провалили все жандармские управления и охранные отделения центрального района.

Консультации Центрального РОО при назначениях на некоторые должности в губернских жандармских управлениях давали возможность избежать кадровых ошибок и, по крайней мере, не ухудшать таким образом организацию политического розыска в регионах.

В частности, начальник отделения выступил против назначения на должность заведующего наружным наблюдением розыскного пункта бывшего секретного сотрудника «Моршанского», кандидатуру которого предлагал  начальник Костромского ГЖУ. И, после негативного отзыва о «Моршанском» со стороны ЦРОО директор ДП «категорически отклонил» его назначение[307]. 

В рамках текущей деятельности Центрального районного отделения решались и узкоспециальные задачи, выполнение которых районным отделением изначально не предполагалось. Речь идёт об охране высокопоставленных госслужащих, а именно о личной охране Костромского губернатора генерал-майора Веретенникова. В 1908 г. его охрана состояла из филёров ЦРОО, которые справились с этой задачей.

В 1909 г. Веретенников хотел использовать для своей личной охраны двух городовых Костромской городской полиции. Но перед началом их новой службы Костромской губернатор просил о прикомандировании этих городовых к Центральному РОО «для подготовки к охранной службе», что и было сделано[308].

Кроме выполнения тех видов деятельности, которые были явно прописаны в «Положении о районных охранных отделениях» руководство Центрального РОО стремилось наиболее эффективно модернизировать структуру органов политической полиции района.

В результате ЦРОО стало инициатором создания нового органа политической полиции на территории района – Брянского розыскного пункта. Отличительной особенностью последнего являлось то, что он создавался не в рамках одной губернии, как обычно, а охватывал четыре уезда трёх губерний – Орловской, Калужской и Смоленской[309]. Столь сложные преобразования в структуре политической полиции района были просто неосуществимы без Центрального РОО.

Со стороны Департамента полиции опыт функционирования районных охранных отделений в целом и ЦРОО в частности к 1910 г. оценивался в целом положительно. Об этом говорит и более рациональное «перераспределение» губерний из одного районного отделения в другое для более эффективной деятельности розыска в начале 1909 г., и создание Брянского розыскного пункта по предложению, силами и под контролем ЦРОО в конце того же года.

Центральное районное охранное отделение вносило порядок и согласованность в деятельность региональных органов политической полиции, что было необходимо для их сколько-нибудь эффективной работы.

При этом стремление поднять уровень работы жандармских управлений и охранных отделений района на необходимую для результативной работы высоту наталкивалось на целый ряд ограничений.

Некорректная оценка ситуации в регионе целым рядом начальников ГЖУ, отсутствие секретной агентуры в местных органах политической полиции и некоторые другие проблемы во многих случаях было трудно, а порой и невозможно решить силами Центрального РОО.

Кадровая политика в первую очередь Отдельного корпуса жандармов в начале ХХ века мало соответствовала задачам, которые стояли перед политической полицией. Руководители районных отделений мало что могли сделать, т.к. порядок назначения и снятия с должностей начальников местных органов политической полиции находился вне их компетенции. Как следствие, ЦРОО приходилось работать с теми начальниками жандармских управлений, которых назначали из Петербурга. Данная ситуация хорошо видна на примере работы Центрального РОО.

Эффективность работы ЦРОО начинала упираться в те ограничения, которые накладывала система политической полиции: кадровые, финансовые, бюрократические. Резервы повышения эффективности работы ЦРОО на губернском и районном уровне становились всё меньше. Для дальнейшего повышения отдачи от деятельности Центрального РОО необходимы были позитивные изменения не на уровне района, а как минимум на уровне Отдельного корпуса жандармов и Департамента полиции.

 

Герберт Маркузе о языке тотального администрирования

 

М.Л. Пепелова

(МГУ)

 

  Итак, язык. Средство выражения мыслей, инструмент коммуникации, универсальный код некой общности, часть культуры, в конце концов. Кажется, проблема языка скорее филологическая или философская, чем социально-политическая: это не так. В мире социально-политической мысли исследователь не может анализировать состояние общества в конкретный момент  времени, не уделив должного внимания языку. Именно в языковых формах отчетливо проявляются не только уровень мышления людей, но и характер властных отношений в обществе.

 Согласно идеям идеолога леворадикальной мысли, представителя Франкфутрской школы Герберта Маркузе (1898-1979 гг.), язык, становясь языком «тотального администрирования», превращается в один из инструментов подавления критического мышления. Этот язык, с одной стороны, неотъемлемая часть тоталитарной системы, порожденная ей самой, а с другой, главный инструмент влияния на массы, часть механизма воспроизводства системой самой себя. «…язык служит свидетельством процессов идентификации, унификации, систематического развития положительного мышления и образа действий, а также сосредоточенной атаки на трансцендентные, критические понятия»[310].

  Как писал Ги Дебор в «Обществе спектакля»: «Спектакль предстает как одна огромная позитивность, неоспоримая и недоступная. Он не говорит ничего, кроме того, что «то, что является, — благо, и то, что благо, — является». Отношение, которого он в принципе требует, есть то пассивное приятие, каковое он уже фактически обрел благодаря своей манере являться без возражений, обладая монополией на явленное»[311].

  Эта манера «явления без возражений» ясно прослеживается в языке тотального администрирования, который обладает другими характеристиками, такими как:

1) операционализация понятий: стремление превращать понятие в синоним соответствующего набора операций. Данная черта приобретает политический окрас при урезке смысла понятия, попытках его максимально конкретизировать, изгнать из него трансцендентальный смысл. Не всегда понятие тождественно обозначаемой вещи, часто оно шире, абстрактнее и таким образом, его сложнее поставить на службу системе или применить в терапевтических целях, что значит бороться с конкретными недовольными, а не причинами возмущения.

2) единство и унификация противоположностей: «чистая бомба», «безвредные осадки», «комфортабельное бомбоубежище» – пример оксюморонов, вошедших в наше сознание и ставших обыденностью. «Унификация противоположностей, характерная для делового и политического стиля, является одним из многочисленных способов, которыми дискурс и коммуникация создают себе иммунитет против возможности выражения протеста и отказа». Этот дискурс герметичен, репрессивен, универсален; соединяя противоположности, он не приемлет критики, а в знак своей истинности эти противоречия выставляются напоказ. Вспомним хотя бы оруэлловский язык.

3) авторитарный, закрытый характер: язык не показывает и не объясняет — он доводит до сведения решение, мнение, приказ. Он не ищет истину в понятиях, а сам приписывает свою истину им посредством операционализации и предицирования, нагромождения образов.

4) персонализация и ложная фамильярность: результат непрерывного повторения вкупе с употреблением местоимений «мой/твой», например,  «мой/твой» президент или машина «для тебя». Здесь мы сталкиваемся с явлением самоидентификации индивида с какими-либо предметами, функциями, должностями — старый рекламный ход, который используется до сих пор и, судя по всему, работает.

5) функционализация: как средство изгнания нонконформистских элементов из языковых структур, урезание смыслов, авторитарное отождествление человека и его функции. К примеру, частое употребление в журнале «Тайм» родительного падежа (Берд (из) «Вирджинии», Насер (из) Египта), что «внушает мысль о том, что индивиды являются придатками своего дома, работы, босса или предприятия»[312].

6) сокращение языковых форм: с помощью дефиса «science-military dinner» (банкет ученых и военных), «nuclear-powered, ballistic-missile-firing submarine» (вооруженная  баллистическими ядерными ракетами подводная лодка). Таким образом, в целое спрессовываются термины из различных сфер или обладающие разными качествами. Снова перед нами «единство и гармония противоположностей». Второй вариант – аббревиатуры, чье использование вполне целесообразно и все же «служат подавлению нежелательных вопросов» Например, в аббревиатуре USSR ударение падает на «социализм» и «советы», а в UN (ООН) на «объединенные». Аббревиатура не несет познавательной ценности, а «служит для простого узнавания неоспоримого факта».

7) антикритичность и антидиалектичность: критический универсум подавляется уже на уровне операционализации понятий, урезки смыслов, утверждения, что реальное положение вещей – верное, а свобода есть только то, а не иное. Так как противоположности унифицируются, из одномерного герметичного дискурса исчезает диалектика, в то время как «вухмерный универсуум дискурса охвачен напряженем именно как универсум критического, абстрактного мышления»[313].

8) антиисторичность: как инструмент фальсификации, превращения лжи в истину, что носит конкретно политический характер. «Тем самым диалектическое мышление приходит к пониманию исторического характера противоречий …»[314] Значит, подавляя противоречия, мы подавляем историю. Примиряя противоположности, где фашистские режимы могут быть партнерами стран Свободного Мира, соглашаемся с тем, что есть, не требуя того, что должно. Забывчивость – еще одна черта одномерного человека. Историческая память фальсифицируется  на уровне переопределения понятий, что «служит превращению лжи в истину».

9) сближение языка политики с языком рекламы: как пример — репрессивное аналитическое предицирование.  Суть механизма в том, чтобы превратить высказывание в некую «гипнотическую формулу» путем жесткой связки существительного с множеством поясняющих прилагательных и других атрибутов.

   Язык, имеющий все эти характеристики, становится «ритуально-авторитарным», он «распространяется по современному миру, по демократическим и недемократическим, капиталистическим и некапиталистическим странам», и здесь Маркузе вторит Ролану Барту, утверждая, что этот язык «присущий всем режимам». Он суть инструмент этих режимов, техника манипулирования одномерным сознанием.

   Парадокс в том, что «люди не верят магически-ритуальному языку или даже не придают этому значения, но при этом поступают в соответствии с ним»: покупают вещи, услышав рекламу, отождествляют себя с карьерой или военными интересами своего государства в другой стране (патриотизм).

  Протест мышления мы находим в сленге, в народном языке. Мао Дзэдун говорил: «Давайте учиться языку у масс. Словарю народа присущи богатство, сила, живость; он прекрасно выражает явления реальной жизни». Стоит только задуматься над словами «headshinker» (мучитель голов, т.е. психиатр), «thinktank» (думалка, т.е. голова) или «boobtube» (труба для болвана, т.е. телевизор), как приходит понимание реалий жизни, с которыми люди так или иначе вынуждены мириться. Обратите внимание, этот пассивный языковой протест составлен в соответствии с вышеперечисленными правилами языка системы (функционализация). Хочется переиначить знаменитые слова Витгенштейна: границы моего языка – это границы моего мира.

К  ВОПРОСУ О ПОДГОТОВКЕ  КАДРОВ  В «УХТПЕЧЛАГЕ»

 

А.В. Рочева

(Ухтинский индустриальный техникум, Республика Коми)

 

В мае 1931 г. из Ухтинской экспедиции был образован Ухта-Печорский исправительно-трудовой лагерь. Окончательное  преобразование Ухтинской экспедиции в ОГПУ Ухтпечлаг было оформлено 6 июня 1931 г. приказом ОГПУ №296/173. Начальником Ухтпечлага был назначен Я.М. Мороз, ранее заключенный[315]. Первоочередной задачей Ухтпечлага являлось планомерное изучение Ухтинского региона и заполярной Воркуты. Необходимо было выявить геологическое строение и геотектоническое развитие этих регионов, определить месторождения полезных ископаемых, особенности их образования, произвести подсчеты запасов, наметить перспективы разработки месторождений. Для выполнения этих задач требовались не просто огромные людские резервы, но специалисты высших квалификаций, способные владеть не только грамотой, но и определенным минимумом технических знаний для выполнения промышленных работ.

Архивные документы показывают, что толчком к организации в Чибью процесса образования и переподготовки кадров явилось секретное письмо, которое начальник тогда еще Ухтинской экспедиции Я. Мороз получил в апреле 1930 г. от одного из руководителей ОГПУ того времени Г. Бокия, который обратил внимание на проблему подготовки кадров: «Принимая все меры к пополнению экспедиции научно-техническим персоналом, нельзя не указать на чрезмерную преувеличенность поступающих от Вас заявок и требований. Наличие в составе экспедиции ряда крупных геологов и других специалистов дает полную возможность подготовить непосредственно на практической работе необходимые кадры младшего технического персонала… На дело подготовки кадров (коллекторов, топографов, бурмастеров и др.) из числа находящегося в составе экспедиции техперсонала обратить самое серьезное внимание, посредством организации краткосрочных (2-3 месячных) теоретических и практических курсов…»

Приказом  №10 от 10 января 1931 г. по Ухтинской экспедиции создается система школ и курсов для заключенных с целью ликвидации неграмотности и технической подготовки специалистов. А приказом от 1 августа 1931 г. по Ухто-Печорскому исправительно-трудовому лагерю организуется система технического и культурного просвещения, «на базе которой,  лучшие передовые ударники Ухто-Печорского лагеря могли бы вооружиться техническими политическими знаниями, не отставая от достижений культуры и техники многомиллионной армии трудящихся СССР», – так определена была задача создаваемых курсов. В этом приказе ставились конкретные задачи: организовать профтехникум с целью подготовки рабочих специалистов из заключенных. В многочисленных публикациях историков и краеведов, сделанных в последние годы, вопрос о дате открытия техникума в Чибью получал различные трактовки. Ф.М. Трубачев, основываясь на постановлениях Президиума Коми Облисполкома и Президиума Ижемского райисполкома 1932 г., писал о том, что республиканские власти планировали открыть горный техникум в Усть-Усе или Ижме, но, в конце концов, по согласованию с начальником Ухто-Печорского треста Я. Морозом, техникум начал свою работу в Чибью 2 ноября 1932 г.

В книге «ООО «Севергазпром» на рубеже тысячелетий» даются следующие сведения: «1932г., октябрь. В селе Ижма Коми автономной области открылся горный техникум…1933 г. Октябрь,15. В пос.Чибью приступили к занятиям учащиеся горного техникума, переведенного из села Ижма.» (с. 106-107). В «Исторической хронике» Республики Коми   мы находим следующее: «26 сентября 1932 г. организован Ухто-Печорский горный техникум… Занятия начались 2 ноября в селе Ижма, летом 1933 г. техникум переведен в Чибью (Ухту)»[316]. Приказ по управлению лагерем №257 за подписью Я. Мороза, вышедший 31 сентября 1931 г., завершил подготовительную организационную работу по образованию профтехникума.   Летом 1933 г. он был передан Ухтпечлагу и переведен в поселок Чибью. В следующем году он был переименован в Ухто-Печорский техникум, где и велась подготовка специалистов на трех отделениях: нефтяном, угольно-эксплуатационном и электромеханическом.  В 1933 г. прием велся уже на горно-эксплуатационное, электромеханическое, нефтяное и агромелиоративное отделения, по 30 человек на каждом. Всего же насчитывалось 150 учащихся. Приказом №407, индекс 223, по Наркомтяжпрому от 16 марта 1934 г. техникум передан в подчинение Уполномоченного НКТП Северного Края.

В связи с ликвидацией Управления Уполномоченных НКТП, приказом Наркомтяжпрома №253, индекс 228 от 2 марта 1935 г., техникум передан в подчинение Главугля, но уже под названием Ухто-Печорский горный.[317] Первый выпуск горных техников состоялся в 1936 г. Всего было выпущено 25 человек: 15 электромехаников и 10 эксплуатационников. Ухтпечлаг в порядке поощрения техникума за отличный выпуск молодых специалистов подарил ему оборудование для спортивного зала. В отчете о первом выпуске специалистов отмечается, что техникум является  детищем славных наркомвнудельцев. Он был организован и выращен чекистами северных лагерей. Система ГУЛАГа повлекла за собой создание на коме земле не только исправительных учреждений, но и важного для подготовки кадров специалистов технического учебного заведения. Поскольку специальные учебные заведения находились в подчинении наркоматов и ведомств, обкому партии и СНК республики предстояло провести с ним большую работу по созданию необходимых условий для нормальной деятельности техникумов. И яркий пример тому – совершенствование работы  Ухто-Печорского горного техникума, находившегося в системе ГУЛАГа НКВД СССР. Ведомство было заинтересовано в его успешной работе, поэтому внимательно относилось к просьбам руководства республики о дальнейшем развитии техникума.  «В 1938 г. 100 процентов студентов получали стипендию, которая на первом курсе равнялась – 130 рублям, а у студентов старших курсов – 160 рублей. Они питались в своей столовой, где на каждого студента из дотации базового предприятия отпускалось по сорок семь рублей в месяц. Техникум ежегодно наращивал выпуски молодых специалистов: в 1936 г. было выпущено 25 человек, в 1937 г. – 63 человека»[318]. Однако  образовательный уровень заключенных ГУЛАГа к концу 1930-х гг. был крайне низким. К примеру, в 1938 г. лица с высшим образованием составляли среди заключенных 1,1%; со средним – 8,3%; с низшим – 50,2%. Малограмотных заключенных было 31,8%, а неграмотных – 8,6%[319]. Однозначно, что такой контингент не мог способствовать  успешной реализации планов по освоению недр, промышленному развитию Коми края.  Тем не менее, лагерное начальство было заинтересовано в организации системы подготовки кадров, и специальность можно было получить, оказавшись в лагере.

Проблем в области подготовки кадров существовало достаточно много. Об этом свидетельствуют и архивные документы. Отсутствие квалифицированных педагогических кадров по специальностям, в частности, составляло одну из самых болезненных сторон в этом нелегком деле. Эта проблема была на курсах ТЭС 1-го нефтепромысла, буровиков 4-го нефтепромысла и 1-го водного промысла. Даже факт привлечения к работе на курсах преподавателей по совместительству не мог способствовать решению проблемы, так как занятия по разным причинам периодически срывались. На 3-м нефтепромысле такое явление наблюдалось систематически.[320] Другой стороной проблемы было отсутствие учебников и учебных пособий по специальностям. Отсутствие помещений, аудиторий и общежитий для курсантов были причиной срыва подготовки кадров на курсах с отрывом от производства[321].

На основании вышесказанного можно сделать вывод, что интеллектуальный потенциал Ухтпечлага складывался  главным образом за счет привлечения уже сформировавшихся, авторитетных специалистов-нефтяников и угольщиков, которые попадали в лагерь в качестве заключенных. Несмотря на определенные усилия, предпринимаемые ГУЛАГом в сфере подготовки квалифицированных кадров на протяжении 1930-х гг., ощущалась их хроническая  нехватка. Это существенно осложняло реализацию хозяйственных планов, предполагающих интенсификацию трудовых процессов. Система подготовки кадров в Ухта-Печорском  исправительно-трудовом лагере предполагала решить задачу по подготовке квалифицированных рабочих кадров в количестве, достаточном для покрытия потребностей в них по производствам. Разведка и освоение нефтяных, газовых месторождений  требовали большого количества специально подготовленных кадров. Применение квалифицированной рабочей силы в лагерях НКВД являлось важнейшим фактором, определяющим процесс освоения и развития Европейского Севера России.

 

 

ВОПРОС О НЕПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ ВООРУЖЕННЫХ ФОРМИРОВАНИЙ НА ПЕРВОЙ ГААГСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ МИРА (1899 г.)

 

Д.В. Садовников

(НИУ ВШЭ)

 

Первая Гаагская конференция мира, в которой приняли участие 26 государств, открылась 18 мая 1899 г. В ходе конференции вопросами, относящимися к формированию правил ведения сухопутной войны, занималась II подкомиссия II комиссии под председательством делегата России профессора Ф.Ф. Мартенса.

В ходе конференции было предложено считать личный состав ополчения и добровольческих отрядов законными воюющими, если они соответствуют ряду требований:

1. наличие во главе лица, ответственного за своих подчиненных;

2. наличие определенного и явственно видимого издали отличительного знака;

3. открытое ношение оружия;

4. соблюдение законов и обычаев войны.

В качестве воюющего также рассматривалось население незанятой терри­тории, которое при приближении противника возьмется за оружие (levéeenmasse), но не бу­дет иметь времени устроиться согласно ст. 1, если оно будет открыто носить оружие и соблюдать законы и обычаи войны.

Упоминание «ополчения и добровольческих отрядов», а также «levéeenmasse» отражает практику ХIХ века, особенно франко-прусской войны 1870 г. Неудачная формули­ровка, относящаяся только к населению «незанятой территории», способствовала возникновению ожесточенной и продолжительной дискуссии по поводу правомерности освободительной борьбы непосредственно в тылу врага[322].

Особенно непримиримую позицию заняли делегаты Германии. Угрожая отказаться от подписания конвенции, они требовали полного запрета на ведение военных действий гражданскими лицами, которых, как они считали, при поимке с оружием в руках, следует казнить без суда. Представители небольших государств утверждали, что с ними следует обращаться как с полноправными комбатантами. Тогда Ф.Ф. Мартенс внес компромиссное предложение. Это предложение было озвучено 20 июня 1899 г. на 11-м заседании подкомиссии в следующей редакции: «В ожидании того, чтобы смог быть обнародован более полный свод законов войны, конференция находит необходимым констатировать, что в случаях, не предвиденных в настоящем соглашении, население и воюющие остаются под охраной и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев и законов человечности и требований общественного сознания»[323].

27 июня 1899 г. данное положение было закреплено VIII Пленарным заседанием конференции в качестве преамбулы к II Гаагской Конвенции. Указанное положение получило название «Декларации Мартенса», став одним из принципов международного гуманитарного права[324].

Несмотря на широкую формулировку, «Декларация Мартенса» имела своей непосредственной целью узаконение народной войны на оккупированной территории. Примечательно, что когда в ходе одного из заседаний соответствующей подкомиссии британский делегат Ардэг предложил включить в текст конвенции статью, непосредственно посвященную нерегулярным (неправительственным) формированиям на оккупированной территории («Ничто в настоящей главе не должно рассматриваться, как желание уменьшить или исключить право, принадлежащее населению занятого неприятелем края, выполнить свой долг, противопоставить вторгшемуся неприятелю самое энергичное патриотическое сопротивление всеми дозволенными средствами»[325]), Ф.Ф. Мартенс, предвидя жесткое противодействие Германии и Австро-Венгрии, высказался против этого проекта. Ф.Ф. Мартенс пояснил, что его декларация имеет тот же смысл, что и предложение Ардэга, но с той разницей, что она исходит из невозможности предвидеть все случаи[326].

Такой подход, реализованный Ф.Ф. Мартенсом, привел к тому, что по своему значению его Декларация вышла далеко за пределы своей непосредственной цели. В ней был зафиксирован один из принципов международного гуманитарного права. Она подразумевает – не более, но и не менее, — что независимо от вопросов, по которым государства могут расходиться во мнениях, ведение войны всегда будет подчиняться существующим принципам ме